Посткарантин - Злата Косолапова

ты прекрасно знаешь, что будет. – Орлов закрыл глаза и положил руку на лоб. – Это слишком долго. Я не могу оставить её одну на такое количество времени. Неужели я никаким образом не могу поехать с ней?

– Лёша, пойми, такова цена за её жизнь, – ровным голосом ответил Соболев. – Ты же знаешь, что Сухонин человек долга и чести. Он отдаст тебе тот долг, который так тяготит его уже столько лет. Он написал в письме, что вне карантина они будут делать твоей дочери необходимые инъекции до тех пор, пока не вылечат её. И как только у неё выработается иммунитет к этой дряни, которой она болеет, она сможет вернуться сюда. – Соболев кинул проницательный взгляд на Алексея. – Ты только сам подумай – болезнь ей будет больше не страшна, к тому же она будет проходить лечение в полной безопасности. Да, там не будет тебя. Но, во‑первых, Лёша, твоей дочери уже девятнадцать лет. Во‑вторых, она этот год будет жить практически в самом безопасном месте на этих чертовых выжженных радиацией и войной землях. В месте, которое защищено даже лучше, чем Купол…

Орлов резко повернулся к Соболеву, сверкнув глазами.

– Миша, послушай меня, – процедил Алексей. – Может, сейчас не очень‑то на это похоже, но я счастлив до беспредельного состояния, оттого что Сухонин согласился взять мою дочь на лечение. И я отправлю её туда, но… – Орлов взмахнул руками и с отчаянной скорбью посмотрел на управителя Купола. – Что если она возненавидит меня за то, что я отправил её туда? Что если Сухонин начнет отравлять ей жизнь, и она решит выбраться? – Алексей опустил голову и замолчал. Но немного помолчав, продолжил: – Миша, а ты знаешь, что будет, если она выйдет в посткарантин раньше срока? Уже завтра ей будет достаточно провести десять минут вне чистой зоны, чтобы умереть.

– Ты же знаешь, что этого не произойдет, – напряженно сказал Соболев, сверля взглядом Алексея. – Маша умная девочка. Она прекрасно понимает, что без лечения ей не обойтись. Она никогда в своей жизни не будет тебя ненавидеть. Ты сам это знаешь. Это первое. А второе ты и сам только что озвучил – у нас осталось не так много времени, прежде чем респираторная маска перестанет её хоть как‑то спасать.

– Я знаю, да… Но я должен быть с ней, – прошептал Орлов, бегая взглядом по истёршейся поверхности пола. Его словно бы рвало на части. – Я должен отправиться в Адвегу вместе с ней…

Соболев тяжело вздохнул, он придвинул ближе к себе старую стеклянную пепельницу и скинул в неё рассыпчатый пепел. Хмурясь, он снова сжал сигарету в зубах.

– Ну, тогда в лучшем случае Сухонин захлопнет ворота города перед твоим носом, когда ты попытаешься пройти туда. В худшем – пустит пару пуль тебе в задницу. – Выдохнув облако едкого дыма, Михаил ясно‑голубыми глазами посмотрел на Орлова: – Лёш, тебя никто не пропустит в Адвегу. Сухонин делает исключение только для твоей дочери. И ты знаешь почему. Тебя он не пустит ни при каких условиях, он ведь до сих пор считает, что ты мог предотвратить смерть…

– Он прекрасно знает, что у Ани не было шансов! – отчаянно воскликнул Орлов, сжимая руки в кулаки и беспомощно глядя на Соболева. – Он знал, что она слаба. Мы оба это знали. Я пытался спасти её! Я всеми силами пытался! Но было уже слишком поздно… – Алексей опустил голову. – Я не Господь Бог… Я сделал всё, что мог…

На некоторое время в кабинете Соболева воцарилось гнетущее молчание. За окном шумел ветер, где‑то внизу смеялись дети, кухарка звонила в колокол, сообщая, что обед начнётся через десять минут.

– Я хорошо это знаю. – Михаил внимательно посмотрел на Орлова. – Лёш, ты спас много жизней за годы своей работы, но Сухонина это не волнует. Ты сам это знаешь.

– Я спас его дочь, – чётко произнес Алексей сквозь зубы.

– Теперь он спасет твою.

Соболев испытующе смотрел на Орлова. По его безэмоциональному лицу нельзя было понять, о чём он думает.

Комната снова наполнилась молчанием. Сигаретный дым витал над столом, часы на стене мерно щёлкали секундной стрелкой.

Орлов думал о дочери. Выхода не было – если она не поедет в Адвегу, она умрет. А этого ни в коем случае нельзя допустить. Алексей вдруг вспомнил тот момент, когда он узнал результаты анализов, подтвердивших болезнь Маши. Он стоял в лаборатории, смотрел в бумаги и всё никак не мог поверить в такие, казалось бы, невозможные показатели – радиационная аллергия. Аллергия, которой болели только те редкие постъядерные дети, которые обладали кровью с альфа‑места частицами.

Такие дети, как Маша, с уникальной кровью, на которую радиация имела особое воздействие.

Алексей нахмурился. И сейчас…

У Маши уже появилась реакция на радиоактивную пыль, и времени осталось очень мало. И как бы там ни было, он не позволит смерти приблизиться к его дочери раньше времени. Алексей нахмурился – решение очевидно. Сухонин никогда ему не уступит, поэтому Маша поедет в Адвегу без него.

– Она поедет. Конечно же, она поедет. Об этом вопрос даже не стоит, – прохрипел Орлов, с тоской глядя за окно. – Пускай без меня. Если Сухонин поставил такое условие – пусть будет так. Но, Миша, скажи мне… Как мне её отпустить одну? Ей девятнадцать… У неё только вся жизнь началась. Сухонин проведет терапию, вылечит её, но сделает всё, чтобы её жизнь в этом подземелье стала настоящим адом. Ты же знаешь, как он ненавидит меня. Ты знаешь, как он ненавидит всю мою семью после того, как его жена умерла. Конечно же, я отправлю Машу туда. Но я боюсь, что она никогда не простит меня. – Алексей с горечью покачал головой. – Никогда не простит за то, что я на год запер её в этой тюрьме. Отправившись туда, она лишится всего, что делает её счастливой. Как она переживет расставание с дорогими ей людьми? Как она будет жить среди жителей Адвеги? Ты же знаешь, Миша, она тихая, скромная девушка. – Алексей нервно водил рукой по подбородку. – Она не умеет за себя постоять…

– Да пойми ты, что твоя дочь умирает! – грозно рявкнул Соболев, ударив кулаком по столу с такой силой, что Алексей едва не подпрыгнул. – Не будь дураком, Орлов! Твоя жена умерла столько лет назад, и ты едва пережил это, а теперь ты хочешь остаться совсем один? – Соболев встал в полный рост. Его глаза горели. – У твоей дочери пока крепкое здоровье, но ты сам знаешь, насколько сильно у неё уже развилась аллергия. Скоро она не сможет дышать, а ты думаешь о том, какие у неё будут отношения с малолетками из Адвеги?!

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Алексей опустил глаза. Соболев абсолютно прав, он, Орлов, ведёт себя как ребенок.

– Прости, – сказал Алексей, ощущая стыд и щемящую боль в груди. – Конечно, всё это глупости.

Соболев притушил сигарету. Он покрутил бычок, вжимая его в расцарапанное дно пепельницы.

– Ты сам знаешь, насколько редкая у Маши кровь, – наконец произнес Михаил, выходя из‑за стола и направляясь к окну.

– Один ребенок на две тысячи постъядерных детей, – мгновенно произнес Алексей.

«Какая страшная статистика…» – вдруг подумал он.

– Благодари Бога, Лёша, что в нашем мире ещё есть вакцина, способная вылечить твою дочь, – прохрипел Михаил.

Он отвернулся от Лёши и замер возле окна, сложив руки за спиной.

Орлов обессилено выдохнул. И здесь Соболев прав. Слава Богу, что сегодня в этом злом мире вообще есть шанс вылечить Машу. К чему эти сомнения? К чему эти мысли и переживания? Речь идёт о жизни его дочери.

Маше придется прожить год в Адвеге. Ей придется прожить там без него.