Алхимия желания - Дж. Теджпал Тарун

Окончательно замерзнув, я спустился по каменному поребрику с террасы в кухню, Я стучал по покореженной сосновой двери до тех пор, пока щеколда не открылась, вошел, зажег газ и поставил кипятиться воду в кастрюле. Позади меня бродила Багира. Ракшас, не предполагая, что мы так рано проснемся, еще не пришел из флигеля. Я был рад этому. У меня не было настроения добродушно обмениваться с ним шутками или слушать, как он поет свои бхаджаны.

Оказавшись в обшитой досками части дома, я задержался у столовой, чтобы глаза привыкли к темноте, затем остановился в обветшалой гостиной, где было еще темнее. Потом, осторожно ступая по песку на неоконченном полу, я нашел дорогу к лестнице. Я поднялся на скрипучую третью ступеньку лестницы, четвертую, пятую, перешагнул через сломанную шестую, на цыпочках прошел по залу наверху и мимо веранды, затем тихо толкнул дверь в нашу маленькую комнату.

Старый сундук из гималайского кедра — центр хаоса — стоял у дальней стены, темный и неподвижный, богатое дерево билось в медных ремнях, открытый сверкающий замок висел на его лице.

Физз все еще спала, натянув на себя большое покрывало. Видны были только ее нос и лоб — остальное было спрятано под одеялом и волосами. Пол здесь был бетонный — незаконченный, неотполированный — и мы выбрали эту комнату, потому что могли делать здесь все, что хотели, днем и ночью, не заботясь о том, что половицы могли заскрипеть и разнести звуки по дому.

Я бесшумно двигался по комнате, раздвигая занавески и выравнивая складки.

Она проснулась, когда я надевал свитер, и, протянув руку, сказала:

— Куда ты? Иди сюда, пожалуйста.

Я подошел и поцеловал ее протянутую руку.

— Я вернусь через минуту, — пообещал я, — чай на плите.

Но я не вернулся. Я налил себе большую чашку крепкого сладкого чая, взял пачку печенья и вышел через заднюю дверь, прошел по каменной дорожке и оказался на террасе. Мне отчаянно нужно было прочистить голову. То, что происходило со мной, казалось мне нереальным. Если я быстро не разберусь с этим, это разрушит мою жизнь. Еще одна такая ночь, как сегодня, и я погиб.

Внезапно я почувствовал необходимость увеличить расстояние между мной и Физз. Я поднялся на следующую террасу, самую высокую точку дома, где восемьдесят лет назад установили цистерну с водой и откуда можно было увидеть верхнюю часть Найнитала, который раскинулся до выступающих шпилей и красных крыш школы Святого Джозефа. Мы поставили здесь скамейку из красного камня кота, после того как обнаружили это место. Она была достаточно широкой, чтобы на ней могли лечь два человека и смотреть в открытое небо. Скамейка была влажной от ночной росы, поэтому я присел на нее на корточках, обхватив колени.

За пятнадцать лет я еще не был так далеко от Физз. Даже во время наших худших ссор, грозящих расставанием, страсть и желание выжили. Безумие никогда не покидало нас; оно удерживало нас вместе. Даже когда мы погружались в обиженное молчание, наши тела разговаривали друг с другом, и легкое прикосновение могло разжечь безумие, и тогда обида забывалась.

Однажды в гостях у ее тетушки, когда мы провели два дня в молчании (причины ссоры всегда были неясные и тривиальные), мы столкнулись друг с другом в ванной, куда зашли, чтобы помыть руки перед обедом. Запах ее кожи, взгляд в зеркало, и мы бросились целоваться. В одну секунду я прижал ее к двери, одной рукой держась за задвижку, другой за застежку на ее джинсах, пока она жевала мои губы с сумасшедшим голодом. Как всегда, мы словно складывали паззл: мокрое и твердое, плоть и волосы, любовь и желание.

Когда мы спустились обедать, желание вернулось — такое же острое и твердое, как нож в руках ее тети, разрезающий манго. Мы молча бросились домой. В этот раз паззл был решен, сложен и разложен много раз, и мы поднимались на вершину, падая по другую сторону. Насыщение.

Но теперь происходило что-то, от чего мурашки бежали по моей спине.

Я отправился в это путешествие с трепетом — путешествие, которое за последние два года было моим любимым путешествием в мир. Там были и страх, и желание, когда мы отъехали от Дели. Последние две поездки были такими странными, такими странными, что я даже не мог озвучить для себя, что происходит, тем более рассказать кому-нибудь. После последней я разрывался между желанием вернуться и не приезжать сюда никогда. Поэтому я предоставил Физз сделать звонок.

Всю дорогу я был слишком погружен в свои мысли; когда мы сидели за завтраком в Шер-е-Пенджаб, в дхабе Биласпур, Физз спросила: «Тебя что-то беспокоит?»

Я вспомнил старую шутку:

— Я думаю, он умирает.

— Я поговорю с ним, — пообещала она.

— На хинди, — сказал я, — тебе придется говорить с ним на хинди. Это индийский пояс.

Она сказала, что он не понимает хинди — это слишком для старого Езры.

Мы засмеялись.

Но я вовсе не был уверен в успехе. Вчера с приближением ночи во мне начала расти смесь ужаса и желания. Физз, ухаживая за своими молодыми деревцами, ничего не заметила, даже тогда, когда мы пошли в постель после двух порций теплого виски.

Мы устали. Была тяжелая пробка в Мурадабаде, и мы стояли на обоих железнодорожных переездах. Физз обняла меня, положив голову на мою левую руку и уткнувшись лицом в мой подбородок.

Когда я не обнял ее, она сказала:

— Ты хочешь, чтобы я поговорила с ним? Ты знаешь, что я могу поговорить с ним на хинди!

Я ничего не ответил, уклончиво усмехнувшись, и она уснула, прежде чем успела сделать еще один вздох. Я лежал без сна, наблюдая за тем, как последние лучи солнца отражались от гор. Вскоре освещенной осталась только дуга обсерватории, и сквозь окна были видны квадратики неба, усеянные мигающими звездами. Время от времени раздавался стук козодоя, обитателя кустов лантаны, заполнивших площадку террасы внизу дома. Я однажды провел много часов, гуляя среди кустов и пытаясь обнаружить его, но он свил себе гнездо где-то очень глубоко.

В какой-то момент я вынул свою руку из-под головы Физз, и она, как всегда, перевернулась на другой бок и свернулась калачиком.

Я сел, прислонившись к стене, открыл дневник в коричневом переплете и с головой погрузился в него. Вскоре мои глаза с трудом стали разбирать бегущие строчки — стремительный водоворот — в тусклом желтом свете фонаря. Но я упорно продолжал работать, убежденный, что, если я буду бодрствовать, то смогу прогнать все это прочь, пережить это. Химера побледнеет и исчезнет, и все закончится. Должно быть, я заснул сидя, потому что когда это наконец случилось, я все еще сидел в той же позе. Это продолжалось до глубокой ночи, к тому времени, как все закончилось много часов спустя, я покорил столько вершин, что не знал, как собрать себя по частям заново.

Мои ноги затекли, и мне пришлось спустить их со скамейки и выпрямить. Я вылил остатки чая вниз на склон горы — они исчезли без следа — и посмотрел на вид, в который влюбился, как только впервые увидел его.