До мозга костей - Триша Вульф

удивление успокаивает. И если бы у меня сейчас было больше силы воли, я бы наказывала себя за такие чувства. Я знаю, что мне следовало бы улизнуть и найти другой способ разобраться с этим порезом самостоятельно, без непрошеной помощи Джека. Уверена, что в лаборатории Брэда есть расходные материалы, которые я могла бы использовать. Может быть, суперклей. Он вечно что-то ломает и пытается это исправить.

Но я не двигаюсь со стула.

Проходит несколько минут, прежде чем Джек входит в мой кабинет из тени коридора, и, хотя он только что был здесь, вид его, входящего с пузырьком йода в одной руке и медицинскими принадлежностями в другой, вызывает давно забытую боль в глубине моего сердца. Дело не только в темной щетине на идеальном изгибе его челюсти или полных губах, которые часто изгибаются в легчайшей ухмылке, как отработанная маска. И не в черном костюме, подогнанном под его атлетическую фигуру, не в верхних пуговицах его черной рубашки, расстегнутых, чтобы показать проблеск кожи, которую я хочу попробовать на вкус. Всё дело в знании того, кто он такой, на что он способен. Я знаю, что он сделал, потому что я это видела. Загадка заключается в том, почему он делает это? Почему он оставил меня в живых, когда мы встретились в первый раз? Просто потому, что думал, что я все равно буду страдать и умру? Почему он хочет помочь мне сейчас, неужели только из-за моих угроз?

Я наблюдаю за Джеком Соренсеном с семнадцати лет, и когда он замедляет шаг и опускается на колено, чтобы взять мою раненую руку, я чувствую, что знаю этого человека ничуть не лучше, чем в самом начале.

Мы не произносим ни слова, пока Джек собирает салфетки и подкладывает их под мою окровавленную руку. Он отодвигает мои пальцы от места, где они зажимают рану, а затем смазывает порез йодом. Джек поднимает взгляд, чтобы посмотреть на мою реакцию на жжение от неразбавленной коричневой жидкости, но я отказываю ему в малейшем намеке на боль. К моему удивлению, что-то в том, как напряжение спадает с его бровей, заставляет меня думать, что он испытывает облегчение.

— Ты уверена, что не хочешь поехать к врачу? — спрашивает Джек, возвращая своё внимание к моей ране, его глаза отливают темным серебром в тусклом свете.

— Уверена.

— А ты не боишься, что я зашью её своими инициалами?

Я делаю паузу.

— Теперь боюсь.

Джек смеется. Настоящим, неподдельным смехом. Таким, что его кожа озаряется вспышкой лучезарной улыбки, а в уголках глаз появляются морщинки. Я никогда раньше не была причиной его смеха, по крайней мере, искреннего.

Он не смотрит на меня, но мне бы этого хотелось. Я хочу уловить нюансы его выражения и изучить их, вплоть до каждой микроскопической детали.

Я хочу сделать несколько комментариев, которые, кажется, так и вертятся у меня на языке. Ты хотел бы помечать меня как свою, думаю я. Мне определенно не стоит этого хотеть, несмотря на вибрацию в груди, которая говорит об обратном. Я сглатываю, чтобы избавиться от этих ощщений, и Джек поднимает взгляд от того места, где он собирается начать накладывать швы, возможно, принимая мое напряжение как нервозность в ожидании боли.

— Я удивлена, что ты это делаешь, — шепчу я вместо того, чтобы выдать свои мрачные мысли, подавляя вздрагивание, когда изогнутая игла прокалывает мою кожу у необработанного края раны. — Ты мог бы просто оставить меня на произвол судьбы.

— Ты же сказала, что твоё благополучие в моих интересах, — отвечает Джек, не поднимая глаз. — Возможно, я также нахожу утешение в том факте, что востановление живых тканей на самом деле не является моей специальностью, и у меня нет никакого анестетика, поэтому я знаю, что будет больно.

— Думаю, в этом есть смысл.

Я вытираю тушь из-под глаз чистым краем салфетки, скомканной в свободной руке, в то время как Джек вводит иглу с другой стороны раны и туго натягивает нить. Его короткие темные волосы убраны со лба, но почему-то выглядят более растрепанными, чем обычно. Едва заметная складка залегает у него между бровями, пока он сосредотачивается на завязывании узлов первого стежка. Когда он поднимает взгляд с того места, где стоит передо мной на коленях, что-то темнеет в его взгляде. Он смотрит через стол и кивает в сторону моей бутылки с водой.

— Пей, — приказывает Джек, и хотя выражение моего лица немного мрачнеет, в этот момент я понимаю, как сильно хочу пить на самом деле, и делаю, как он говорит. Он ждет, пока я сделаю большой глоток, прежде чем проколоть мою кожу для второго стежка, его интерес переключается с иглы на мою реакцию. Когда в ответ он получает лишь вызывающее молчание, его лоб хмурится, и я не могу понять, испытывает ли он облегчение или раздражение.

— Где ты научился этому? Зашивание ран не входит в практические занятия для судебно-медицинских антропологов, — спрашиваю я, пока Джек протягивает нитку через необработанный край пореза и прокалывает другую сторону изогнутой иглой. Он мог бы быть грубым или неаккуратным. Но это не так. Он точен, быстр, но так, чтобы уменьшить боль, а не усугубить её.

— Нет, я не учился этому на лабораторных занятиях, — отвечает Джек, не отрывая взгляда от моей руки. — Скажем так, у меня не было такого детства, как у тебя. По пути я приобрел некоторые необходимые навыки.

О, мне известно всё о его детстве. Или, по крайней мере, известно достаточно, чтобы понять, как он стал тем убийцей, которым является сейчас. Я думаю об этом в тишине, пока он завязывает узлы шва, обматывает черную нить вокруг иглы и плотно закрывает рассеченную кожу. После берет чистую салфетку и нежными движениями вытирает кровь.

— Сны? — спрашивает Джек, когда молчание кажется слишком долгим даже для него. Его голос глубокий и тихий. Он похож на тени в сосновом лесу, где можно спрятаться под ветвями. Я наклоняю голову, наблюдая за ним, хотя уже знаю, что он не встретит мой взгляд. — Кошмары? — добавляет он, когда я не отвечаю.

Джек начинает накладывать третий шов на поврежденный участок моей раны. Боль подкатывает к моему горлу, пока я сглатываю удивление от его неожиданного интереса ко мне. Я пытаюсь удержать в памяти всё то, что он сделал за последние три года, чтобы заставить меня чувствовать себя