Целительница из Костиндора - Теона Рэй

Я и Шерон остановились в начале главной улицы. Дом Петра вовсю ремонтировали. Я увидела на крыше Митяя – он по кругу обмазывал глиной и навозом печную трубу. Петр чинил крыльцо. Астап собирал забор из рассыпавшегося штакетника.

Во дворе крутилась Меланья – поправляла столбы и натягивала между ними бельевые веревки. Чуть в стороне от нее стояли три лохани со свежевыстиранным бельем.

Справа дом Софьиных родителей, он остался цел, разве что стекла в окнах побиты, как и у всех.

Я не знала, правильно ли будет пойти к Федору и Матрене, чтобы выразить свои соболезнования, или им это от меня не нужно. Но все же решилась.

– Шерон, – обратилась я к Безликому. – Оставь Ваньку вон у того дома – там живет староста – и иди домой. Похоронами мы с тобой заниматься не будем. Я вернусь попозже, мне нужно зайти кое к кому.

Я вошла во двор, постояла. Осмотрелась: ничего не сломано, не покорежено, не разбито. Из сарая доносилось хрюканье – и поросята целы. По загону бродили овцы, чуть дальше на огороженном клочке земли – куры. Софьиной семье повезло, если можно так сказать. Непонятно только, как именно завеса выбирала, кому навредить, а кого лишь слегка потрепать.

– Матрена! – позвала я, легонько стукнув костяшками пальцев по входной двери.

По ту сторону раздались шаркающие шаги. Матрена уже едва ходит: после рождения Софьи ее здоровье совсем подкосилось, ноги то и дело отнимались, да и на головные боли она жаловалась все чаще. Моя бабушка лечила ее, никогда в помощи не отказывала, а та взамен приносила яйца и мясо.

Дверь распахнулась, передо мной возникла заплаканная женщина. С морщинами на сером лице, за последнее дни ставшими будто еще глубже. С опухшими от слез глазами. Старенькое платье вымазано золой, на ногах дырявые тапки.

– Анка, – выдохнула она разочарованно. – Не ждала тебя уж точно… Заходи, коль пришла.

Я подобралась. Меня впускают в дом? Это что-то необычное для Костиндора. Раньше-то и на пороге видеть не желали, а тут смотри-ка: кто-то прощения просит за издевательства, кто-то не прогоняет со двора. Сомневаюсь, что все вдруг перестали видеть во мне злодейку, но что-то в сознании людей явно изменилось.

В доме Матрены пахло спиртом – настойкой на травах, с которой она делала примочки для ног. Бабушка еще в начале лета дала Матрене целый кувшин, с тех пор, видимо, еще не закончилась.

Через дыру на месте окна в крошечную кухоньку задувал теплый ветер, принося с собой запах гари. Трепал занавески, играл с хлопьями пепла на полу – пепел добрался сюда от соседнего дома, дотла сгоревшего.

Матрена села за стол, уголком платка вытерла слезы и уставилась в окно пустым взглядом.

– Софья померла, – сказала она. – И Федор… – Матрена зашлась в рыданиях, прикрыла лицо сухонькой рукой. – Мы когда Прокопа родили, а потом Гришку, так мечтали о дочке… Софьюшка осчастливила нас. Прожила она всего ничего, внуков нам принести не успела. За что погибла-то? Одному Богу известно.

«Федор, – повторила я мысленно. – Матрена потеряла двоих в тот день: мужа и дочь».

– Володька… – сквозь рыдания добавила она. – Володька Веркин…

И внука.

Я вся сжалась. Сын Прокопа и Верки оставался дома один, когда все случилось.

– У них дом сгорел… И Володька… Прокоп запер дверь, чтоб он не убежал на озеро – плавать-то не умеет, утонет еще. Да лучше бы убежал!

Матрена уронила голову на стол, ее плечи затряслись.

Я тихонько выдвинула стул и села напротив нее. В ужасе вспоминала, что Шерон сказал о пяти мертвецах в деревне. Софья, Федор, четырехлетний Владимир… Агафья, скорее всего, тоже не выжила. А кто еще?

– Кого еще нашли? – негромко спросила я, боясь, как бы Матрена не взвилась и не выгнала меня из дома.

Она никогда раньше не испытывала ко мне особой неприязни: не до того ей было. Семья, большой огород, полно скота – где ж среди этого найти время для озлобленности на какую-то там девицу?

– Агафью, – Матрена подняла голову и вытерла лицо рукавом. – Она как упала на дороге, так и не поднялась, и лошади ее затоптали.

– Пятеро их должно быть, – прошептала я. – Кто еще умер?

Соседка посмотрела на меня рассеянно. Она и не обратила внимания, что я откуда-то знаю о пятерых погибших. Наверное, ей хотелось выговориться, а не слушать.

– Яшка. – Матрена на миг поджала губы. – Тоже сгорел. Ванька в тот день в лес ушел, а так бы, может, и проследил за отцом, спас его… Какой ужас! – пуще прежнего заревела она. – Как же такое возможно! Когда они нас в покое-то оставят!

Кто «они», я и так знала – Безликие. В предыдущий раз они приходили в Костиндор за несколько лет до моего рождения. Давно – для тех, кто ничего тогда не потерял. И совсем недавно – для тех, кто лишился домов или родных. Дома отстроились, мертвые забылись. Деревня начала жизнь заново.

И вот это случилось снова. Но если сейчас демоны пришли на мой зов о помощи, то что им нужно было в Костиндоре в прошлый раз? Этого мне бабушка не рассказывала.

Тревожить Матрену еще больше я не стала. Ей и без моих расспросов несладко, так что я решила уйти.

– Приходи, если что надо будет, – бросила я напоследок.

Матрене помогу в случае чего. Когда меня забивали камнями, я почти не запомнила, кто был в толпе, но уверена, что Матрены там не было. Она в сарае убирала или в огороде работала, а может, не хотела участвовать в самосуде. Неважно, почему она не пошла вместе с бабами, главное, что не пришла.

Постепенно мой мысленный список приобретал какую-то форму. В один столбик я заносила имена тех, кто не проявлял агрессии в мою сторону, а в другой – тех, кто ненавидел меня просто за то, что я есть.

Конечно, бабушка сказала бы, что держать в себе обиду неправильно, нужно забыть, и, если не простить, то отпустить. Но у меня избитое лицо – синяки пожелтели и вскоре сойдут. Дырка в бедре – почти затянулась, но иногда жжется. Царапины и ссадины. Вывихнутая рука, которой я едва могу справляться. О выдранных клочках волос я уж и не говорю.

Мою бабушку никто не избивал только