Меняя формат Судьбы - Татьяна Александровна Алюшина

Он помолчал, видимо, обдумывая всё, что сказал и что собирался ещё сказать, чтобы объяснить.

– Для меня лично одними из сильнейших в этом плане стали два момента. Первый – это когда нас отправили на практику на реальный военный аэродром. Когда я подошёл к боевому борту и вдруг будто почувствовал всю великолепную мощь и красоту этой машины, погладил его крыло, и… не передать, это реально прошибает до глубины души, – не стал даже пытаться описывать, что ощущал в тот миг, Александр. – А вторым таким сильным моментом стала церемония выпуска из училища. Стоишь в строю, в новенькой, хрустящей, ещё не обмятой форме, с лейтенантскими погонами, проходишь строем мимо бюстов героев, чеканя шаг, чувствуя себя уже причастным к ним, а потом фуражки вверх, и наш приветственный крик, и денежная мелочь вверх, в эти моменты испытываешь такое непередаваемое чувство… не рассказать. Пожалуй, первой, самой большой победы жизни: «Я смог! Я сделал это! Я стал военным лётчиком».

Саныч снова замолчал, в этот раз надолго, но Дарья чувствовала, понимала, что он ещё не договорил, не закончил своего признания.

– Знаешь, – продолжил Александр своё откровение, в чём-то исповедальное прежде всего для него самого. Дарья парадоксальным образом, словно синхронизировавшись с ним восприятием и эмоциями, чувствовала этот тонкий момент его очень личных переживаний – Вольский объясняет не ей, а прежде всего себе. – Поднимаясь на высоту от одиннадцати тысяч километров и выше, ты уже совершенно чётко ощущаешь близость космоса. Небо над тобой чёрное, солнце светит по-другому, не так, как мы привыкли внизу: гораздо ярче, острее, словно жалит, – а горизонт заметно закругляется. И когда идёшь на сверхзвуковой, то двигатель ровно так, тихо гудит, не мешая впитывать в себя то, что ты видишь и чувствуешь, скорее подпевая твоему настроению, что ли. Когда я в первый раз поднялся на этот эшелон, увидел это небо, землю внизу и абсолютно реально, а не иносказательно почувствовал и узрел, что надо мной только «Большое небо» и реально «выше тебя только звёзды», я словил поразительное ощущение, будто это… – подбирал он определение, – не у самолёта крылья, а у меня вместе с ним, и я нахожусь в пространстве, где уже совсем иные законы… – остановил он себя. Помолчал, пытаясь сформулировать, и продолжил, уж как получалось объяснить: – Даже то, что ты на автомате контролируешь скорость в разгоне, чтобы не превысить число маха и не улететь с планеты вообще на фиг, – чуть усмехнулся Александр, – добавляло эмоций и ощущений. И это такие мощные чувства… – не договорил он. Не смог или не захотел дать определения этим самым чувствам.

– Большей близости к богу? – тихо спросила его Дарья.

– Ну да, наверное, – кивнул Вольский, немного смутившись своей откровенности, но продолжил объяснять: – После того первого раза меня иногда захватывает подобными ощущениями и чувствами во время работы. Не всякий раз, но бывает. Небо, оно вообще такое… затягивает. А ещё когда возвращаешься с боевого, в котором пришлось «покрутиться» неслабо, но «сделать», скажем так, оппонента, идёшь на пределе возможностей на свой аэродром или по запасу сил махая крыльями, садишься, заворачиваешь на рулёжку, вырубаешь двигатель, то на тебя вдруг обрушивается нереальная тишина и коктейль чувств: восторг от победы и от классно сделанной работы, радость какая-то офигенная, ну и усталость такая нехилая. И в этот момент ты чётко понимаешь, что у тебя самая лучшая работа в мире. И это особый, не передаваемый никакими словами кайф.

Вольский замолчал и посмотрел внимательно на девушку, рассматривавшую его с каким-то нечитаемым выражением лица.

– Да, – покачала она головой, соглашаясь со всем тем, что он сказал, – понимаю. «Полное включённое погружение в дело», – как называла это моя наставница. Жуткая усталость, опустошение и одновременно с ним восторженное ощущение победы и радость, которую и радостью-то не назовёшь, что-то в этом чувстве иное.

– Приходилось испытывать? – расплываясь в улыбке, спросил Саня, испытывая странное облегчение и что-то очень приятное, тёплое, разливающееся в душе от этого её глубокого понимания того, что он пытался, пусть косноязычно, ей объяснить.

– Ага, – кивнула Дарья. – Приходилось, и, к счастью, не один раз: когда во время работы даже состояние сознания меняется, а потом такое вот накатывает… – Немного стушевавшись оттого, что они оба залезли уж в слишком личные и тонкие материи, резко сменив тон с проникновенно-доверчивого на лёгкую ироничность, Дарья спросила: – Ты извини, конечно, но хотелось бы уточнить, что такое: «по запасу сил» и «махая крыльями»?

Вольский посмотрел на девушку слегка ошарашенный, а в следующее мгновение расхохотался. Даже свернул к обочине и остановился, чтобы посмеяться от души, не отвлекаясь на вождение.

– Опять я в простоте нашей лётной, – смеялся он. – Ещё не успел адаптировался к гражданке, всего несколько дней, как в отпуске, к тому же у Егорыча остановился, вот и сленгую без заморочек, уверенный, что окружающие со мной в одной теме и на одном языке. «По запасу сил» значит «в случае аварийной посадки уйти на ближайший запасной аэродром», а «махать крыльями» – это когда с самолётом какая-то неисправность или он идёт на минимальных запасах топлива, – пояснил он.

– У вас там что, бои в воздухе прямо? – подивилась Дарья. – Ну, как там: «заходи справа, стреляй слева, он у тебя на хвосте»?

Вольский заржал пуще прежнего, даже голову на сложенные на руле ладони опустил и трясся всем телом от хохота.

– Что-то не так спросила? – уточнила причину его веселья Дарья.

– Да нет. – Посмеиваясь, он сел ровно и объяснил: – В современной войне все эти киношные бои в прошлом. Сейчас самолёт, по сути, превратился в такую артиллерийскую платформу-носитель поражающих на дальней дистанции элементов. И если случаются бои в небе, то за очень редким исключением, когда «на земле» уничтожено всё ПВО, ну или в иных крайних случаях. Сейчас другие скорости, другие задачи, другие методы ведения войны и совсем другие реалии.

– Но всё же «по запасу, махая крыльями» ты садился, – напомнила Дарья ему его же слова.

– Ну, всякое бывает, – пожал плечами Вольский, заводя машину, возвращаясь на дорогу и продолжая их поездку. – Мы стреляем, по нам стреляют. И те и другие попадают. В Сирии иногда очень «весело» бывало.

– Ты был в Сирии? – даже не удивилась Дарья.

– Был, – нехотя ответил ей Вольский после небольшой паузы. – Шесть командировок, – и тут же, откровенно меняя тему, спросил бодро-весёлым тоном: – Ты мне лучше скажи, Дарья Романовна, что, правда на скрипочке играла?

– Играла, – подтвердила Дарья, «принимая его подачу». – И хорошо играла. Мне нравилось,