Дорогая кузина - Ирина Лобановская

— А я думал, исключительно перед талантом, — хитро прищурился Илья.

Отец досадливо отмахнулся, его явно занесло, и он еще минут десять, слушая самого себя и восхищаясь собой, с наслаждением произносил похвалу уму. Старший Охлынин доказывал себе, что человек — высшее творение на Земле, что нет ничего совершеннее его, что он покорил весь остальной живой и неживой мир, что любой человек — красив, безупречен и способен бесконечно развиваться и совершенствоваться. Хотя сам поэт давно стоял на точке замерзания.

Потом отец перешел к дикарям и, гордо и важно улыбаясь, кичась своим превосходством над ними, начал их осуждать. За что?! Илья подивился снова. Кто на Земле настоящие дикари? Ну, конечно, папуасы, сражающиеся за свое право поджарить на костре и с удовольствием слопать побежденных врагов. Варварство и ужас, с точки зрения всего типа цивилизованного мира. Полный отстой. Пусть так! А развитые, просвещенные европейцы и американцы, вечно воюющие, чтобы убить — только убить! — как можно больше противников?! Убийства ради убийства… И безграничная любовь к собственному вроде бы высоко культурному отечеству называется пристрастием куликов к своим вонючим гниющим болотам. Это страшная болезнь.

— Интеллигентно, — пропел Илья.

Он живо размышлял, доедая последний салат. Вот, кажется, его папахен — обыкновенный смертный, правда, богатый, известный, пользующийся почетом, уважением, довольный собой… Но он абсолютно ничего не знает, не понимает, не ощущает даже иронии по отношению к самому себе, поскольку полный непрошибаемый дурак со шкурой бегемота. Интересно… Зато берет на себя право рассуждать о человеческом разуме с удручающей спесью и чудовищным гонором.

В каждом ровно столько тщеславия, сколько ему недостает ума, повторяла мать. Она была права. До чего же порой ослепляет и одурманивает человека собственное чванство! И человече начинает смотреть на себя с восхищением, хотя на самом деле едва перегнал все остальные существа на планете в своем развитии. Поэт беседовал сам с собой и считал это обменом мыслей. Каких мыслей?!

Илье показалось, что в большой комнате медленно, пышным цветом распускается пошлость, вроде огромного цветка посередине стола. Затасканные, избитые до синяков слова папашки попадали из его обширного склада глупости на его болтливый и пустой язык…

"А вот если открыть черепную коробку папахена, как крышку чайника? — фантазировал Илья. — Что бы у него оказалось в голове? Надо подумать… У математика там наверняка запрятаны разные числа и уравнения, у влюбленных — женские профили и ножки, на манер рисунков Пушкина, у распутников — целые порносайты, у поэтов — стихи…"

Илья покосился на отца. У этого — и стихи?.. Хотя стихи стихам рознь. И вообще можно ли отцовское рифмоплетство назвать поэзией?.. Конечно, нет…

Илья хихикнул, вспомнив одно "гениальное" песенное четверостишие папаши, которое не обсмеивал только ленивый.

Пусть все растет вокруг меня:

Дома, заводы, пашни, шахты…

Они стоят… И счастлив я,

К тому стоянию причастный…

— А правда, что за тебя сочиняет жена? — резко спросил Илья, прервав словоблудие отца.

Тот споткнулся на полуслове и возмущенно откинулся на спинку стула:

— Что за чушь? Кто тебе сказал?!

— Да будет врать! Не придуривайся! — махнул рукой Илья и принялся старательно вытирать масленые пальцы салфеткой. — Это знают абсолютно все! Весь Союз писателей! Все редакции!

Илья, конечно, брал отца на пушку. Ничего подобного он нигде не слышал. Просто обо всем догадался по реакции сестры.

— Да и Симка это подтвердила! — тотчас заложил он сестрицу.

— Сима?! — побледнел отец.

Он встал, резко открыл дверь в коридор и гаркнул:

— Серафима, немедленно сюда!

Она тотчас появилась, бледная и трепещущая.

— Что ты сказала Илье о нашей с мамой совместной творческой работе?! — Охлынин был вне себя. — Кто тебя просил трепаться о нас с мамой?!

Сима молчала, в страхе перебирая пуговицы кофточки. Илья наслаждался происходящим. Он только теперь полностью осознал, что сказал правду, попал в самое болезненное место семейства Охлыниных и теперь владеет серьезной тайной… Замечательно! Ему несказанно повезло. Этим стоит воспользоваться и ни в коем случае не выпустить редкий шанс из рук.

— Я, конечно, никому не скажу ни слова, — великодушно пообещал Илья. — Но повторяю, об этом все уже знают. Она, небось, всем растрепала! Девчонки всегда такие болтушки! Лишь бы языки чесать!

Сима смотрела на него с откровенной ненавистью и могла бы его сейчас с великим удовольствием и наслаждением жестоко убить, если бы ей за это ничего не грозило.

— Ты бы ее выдрал хорошенько ремнем! Пока мать на даче, — деловито посоветовал отцу Илья. — По голой заднице! Прямо сейчас и приступим. Я бы полюбовался и послушал, как она будет орать. Готов тебе помочь ее подержать, чтобы не брыкалась. Порок всегда надо наказывать, тем более, что она еще маленькая, в восьмом или девятом классе. Сопливка! Таких только пороть и пороть как можно чаще и сильнее. Иначе ты с ней, папахен, потом беды не оберешься! Она тебя обязательно заложит по-крупному, не отмоешься. Что станут о тебе говорить собратья по перу? И так сплетничают вовсю. И все с ее подачи, твоей любимой доченьки! А ну, — грозно обратился он к сестре, — снимай трусы и ложись на диван попой вверх! Сейчас получишь сполна! Тебя вообще-то давно не пороли? Родители жалеют? А зря!

Симочку парализовало от ужаса. Ее в жизни пальцем не тронули. Но она не знала, как реагировать и воспринимать слова безмерно наглого братца, поскольку отец как-то странно на нее посматривал и явно собирался последовать совету сына и взяться за ремень. В панике завизжав, Сима рванулась к двери, выскочила в коридор, с бурным истерическим плачем пронеслась мимо ошарашенной экономки и вылетела из квартиры, хлопнув дверью.

Илья громко захохотал.

— Напрасно ты спасовал в самый последний момент! — укорил он отца. — Уверяю тебя, одно хорошее наказание ей бы не помешало! И тебе спокойнее на будущее. Вернется — выдери ее обязательно! Она у тебя растет стервой, на прислугу орет.

Охлынин знал это и без Ильи, но выяснять отношения с дочерью не любил и даже побаивался. Ариадна всегда вставала на сторону Симочки, поэтому Вадим заранее оказывался в роли проигравшего.

Он махнул рукой и расстроенно сел за стол. Теперь дочь обязательно наябедничает, старательно, да еще приукрасив деталями, все перескажет матери, а та призовет мужа к ответу…

— Послушай, Илья, — осторожно начал он, — наша встреча прошла отнюдь не на дипломатическом уровне… Ты к нам больше не приходи…

— Выгоняешь? Интеллигентно, — прищурился Илья. — Ладно, папахен, больше не приду. Но у меня есть к тебе одна небольшая просьба… Первая и последняя, обещаю. Выполнишь?

Великий поэт кивнул. Он был согласен на все, лишь бы навсегда избавиться от присутствия единственного сына.