Мой Неидеальный прынц - Наталья Тудаль

Он был прав. Все слова были уже сказаны. Остались только действия. Но одно дело — теоретически понимать, что рано или поздно это случится, и совсем другое — стоять перед ним здесь и сейчас, с грузом лжи о самом болезненном для него.

Его пальцы были грубыми, мозолистыми от рукояти меча, но движение их было удивительно точным и бережным. Он не торопился, развязывая шнуровку на моем платье, словно разминируя хитрое устройство. Я замерла, не в силах пошевелиться, наблюдая, как ткань расходится, обнажая плечо, ключицу. Его взгляд скользнул по моей коже, и по моему телу пробежала мелкая дрожь.

— Холодно? — прошептал он, и его горячее дыхание обожгло мое ухо. — Нет, — выдохнула я, и это было правдой. Внутри меня пылал пожар.

Он стянул с меня платье, и оно мягко шурша упало на шкуру у моих ног. Потом последовала нижняя юбка. Я стояла перед ним в одной тонкой рубашке, и сквозь нее я видела, как темнеют его глаза, как учащается его дыхание.

— Боги, — прошептал он сдавленно. — Как же я долго себя сдерживал.

Он притянул меня к себе, и его губы нашли мои. Это был не нежный поцелуй и не ликующий. Это был поцелуй-захват. Поцелуй-заявление. В нем была вся накопленная ярость, все недоумение, вся та странная нежность, что прорвалась сквозь лед недоверия. Я отвечала ему с той же страстью, с отчаянием и облегчением, впиваясь пальцами в его волосы, чувствуя под ними мощные мышцы его шеи.

Он поднял меня на руки — легко, как перышко, — и понес к кровати. Мир сузился до ощущений: жесткости его рук, тепла его кожи под моими пальцами, вкуса его губ, запаха его волос. Он опустил меня на прохладные шелковые простыни и последовал за мной, своим телом заслоняя меня от всего мира.

Его руки скользили по моим бедрам, срывая с меня последние преграды, и вот уже его грубая ладонь легла на мой живот. Я замерла, ожидая вопроса, упрека, чего угодно. Но он лишь провел рукой по моей коже, низко хрипя от наслаждения.

— Такая гладкая… — прошептал он, и его губы опустились на тот же путь, что и пальцы, оставляя горячие следы по моему животу, шеи, груди.

Не было больше лжи между нами в эту секунду. Была только правда его прикосновений и моих ответных вздохов. Он исследовал мое тело с благоговейным любопытством, словно впервые видя женщину. А я открывала его — могучее, покрытое шрамами тело воина, которое вдруг стало таким уязвимым и прекрасным в своем желании.

Когда он вошел в меня, это было не больно. Это было… неизбежно. Как слияние двух стихий после долгой разлуки. Он вошел медленно, давая мне привыкнуть к его размерам, к его полноте внутри меня. Его глаза были прикованы к моему лицу, ловя каждую эмоцию.

— Хорошо? — хрипло спросил он, и в его голосе была неуверенность, которую я слышала от него впервые.

— Да, — прошептала я, обнимая его за плечи и притягивая ближе. — Очень.

И тогда он отпустил последние тормоза. Его движения стали глубже, увереннее, ритмичнее. Он не закрывал глаза, а смотрел на меня, и в его взгляде было что-то первобытное, дикое и в то же время бесконечно преданное. Я отвечала ему, двигаясь в унисон, теряя голову в нарастающей волне наслаждения, которое копилось где-то глубоко внизу живота и вот-вот должно было вырваться наружу.

Он чувствовал это, чувствовал, как мое тело сжимается вокруг него, и его ритм стал еще более яростным. Он прижал меня к себе так сильно, что у меня перехватило дыхание, и прошептал мое имя — не «Мэриэм», а «Марина» — то самое, настоящее, которое я обронила когда-то в полусне. И этого оказалось достаточно, чтобы волна накрыла меня с головой, вырывая из груди глухой, сдавленный стон.

Его собственное освобождение наступило сразу за моим, с низким, хриплым криком, который он подавил, уткнувшись лицом в мою шею. Он замер надо мной, весь напрягшись, а потом обмяк, всей своей тяжестью прижав меня к матрасу.

Мы лежали так несколько минут, слушая, как трещит воск в канделябре и как бешено стучит наши сердца, постепенно успокаиваясь. Он не отпускал меня, его рука все так же лежала на моем животе, а губы — в моих волосах.

— Марина, — снова прошептал он, уже сознательно, пробуя это имя на вкус. — Так тебя зовут?

— Да, — прошептала я, чувствуя, как что-то щемяще-нежное сжимает мне горло.

— Красиво, — он поцеловал меня в макушку. — Но Мэриэм тоже останется. Это ты здесь. Та, что с муравьями и свиньями.

Он перевернулся на бок, увлекая меня за собой, и прижал к своей груди. Я прислушивалась к стуку его сердца, чувствуя, как наконец-то исчезает последняя стена между нами. Не было больше секретов. Не было лжи. Было только это — тепло его тела, доверие в его прикосновениях и тишина, полная новых обещаний.

* * *

Утро застало нас в его постели, переплетенных так, что было не понять, где заканчивается он и начинаюсь я. Первые лучи солнца пробивались сквозь щели в ставнях, рисуя золотые полосы на его спящем лице. Он спал с рукой, переброшенной через меня, как будто боялся, что я исчезну, если он меня отпустит.

Я лежала и смотрела на него. На его расслабленное, вдруг помолодевшее лицо. На шрамы на его плече и груди. Он знал. Он знал самое страшное, и он все еще был здесь. Держал меня.

Он открыл глаза. Не сразу, медленно. И посмотрел на меня. Не с удивлением, не с гневом. С глубоким, спокойным пониманием и той самой новой нежностью, от которой перехватывало дыхание.

— Итак, — произнес он хриплым от сна голосом. — Марина. С чего бы ты хотела начать? С объяснения про «беременность»? Или сразу перейти к тому, откуда ты на самом деле и что такое «планета»?

Я улыбнулась, прижимаясь к его груди.

— Может, начнем с завтрака? А там посмотрим, хватит ли у тебя нервов на всю историю.

Он рассмеялся, и смех его вибрировал у меня под щекой.

— Думаю, после вчерашней ночи мои нервы выдержат что угодно. Даже твоих муравьев-бухгалтеров.

В дверь постучали. Настойчиво. Итану ничего не оставалось, как крикнуть «Войдите!», не выпуская меня из объятий.

В дверь просунулся испуганный вид Орика.

— Льер, льера… простите за беспокойство, но… герцог со свитой уезжают. И… — он запинаясь, — похоже, они забрали с собой графа Фалька против его воли. Сэр Гавейн сопроводил