Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

видишь? Все есть для жизни-то. Чего тебе в общежитии ютиться? Нажилась уж, небось, пока училась-то? — приговаривала Зина и подливала мне в тарелку горячего супчику. — Ешь, Мулечка, ешь давай. Сама-то ведь суп не варишь, не до супов тебе.

Не варю, это верно. Хотя иногда я что-то готовила себе из нормальной еды на общей кухне, у нас на этаже. Но это было редко и только под настроение. Про всякие пирожки и булочки я вообще не думала. Хотя мои соседки постоянно что-то пекли и частенько меня угощали. Может потому я сама и не хотела ничего готовить?

Зинины супчики — это отдельная песня. Это всегда на крепком мясном бульоне, густо, ароматно и красиво смотрится в тарелке. Как же я соскучилась по этой кулинарной роскоши! В столовых, где я обедала и иногда ужинала, еда была вполне приличной, кое-что было даже очень вкусно, но домашнее ни с чем не сравнится.

Я рассказала Зине о своем визите к Блиновым. Она ахала и качала головой.

— Вот так прямо и сказала «не отец ты мне»? — изумлялась она.

— Так и сказала.

— Бедный-бедный Колька… Это ж надо, такие слова да на старости лет услышать…

— Зиночка, милая, на какой старости лет? — не удержалась я. — Он же еще совсем не старый дядька! Ну сколько ему сейчас? Немного за сорок, всего-навсего. Для мужчины это вообще не возраст. Папе столько же, наверное, а он вон как молодо выглядит. И вообще, он сам виноват! Нечего было лезть со своими признаниями! Даже если бы все так и было, как он себе придумал, все равно должен был молчать в тряпочку. Нельзя вот так взять и влезть в чужую семью, и чтобы потом за это ничего по башке не прилетело. Сам виноват.

— Ну да, ну да… Его мужицкий грех, — согласилась сердобольная Зина. — А все-таки жалко его, дурака. Всю жизнь бьется промеж бабами, как щепочка в ледоход, все покоя не найдет. Тяжко так-то жить мужику.

— Зинуля, ну поплачь еще… — съехидничала я. — Ни капельки мне его не жалко. Я понимаю, по молодости метался между любовями, а сейчас чего? У него такая красивая жена, должность солидная. Значит умеет мужик работать, умеет быть ответственным и решительным. У него же на молокозаводе коллектив почти на сто процентов женский. Был бы Николай Петрович тряпкой, его давно бы с костями съели все эти славные ударницы социалистического труда. Так что мне его не жалко. И вообще, хватит об этом. Лучше скажи, надолго ты в Камень приехала?

Зина повздыхала и махнула рукой. Чего теребить то, что давно рассыпалось и истлело?

— Я хотела тут с недельку побыть, тебе вот помочь чего, — сказала она, — а потом и обратно. В московской-то квартире дел вечно невпроворот. Вот, опять же, полы надо натереть перед новым-то годом, подарки всем приготовить, открыточки написать. И цветы там! Цветы-то мои поливать надо. Сама понимаешь, никому такое доверить не могу.

— Понятно. Цветы — это важно. Я еще не решила, перебираться мне сюда или нет, — рассуждала я. — С одной стороны, здесь, конечно, уютно и все под рукой. А с другой стороны, мне из общаги в заводскую редакцию удобнее, там же все рядом, в соседнем здании. Я еще подумаю, ладно?

— Дак чего там? Ты на неделе там побудешь, а на выходные-то сюда приходи. Помоешься, постирушки там какие, погладить иль пошить чего. Там, в шифонере-то, внизу, мамина еще, швейная машинка стоит. Все шьет, даже брезент в три слоя. Отец-то на ней себе спецовку прострачивал, представляешь? А мать потом нам с Катей блузочки крепдешиновые перешивала. И все хорошо получалось.

Мы еще долго говорили с Зиной, все не могли наговориться. Потом пошли спать. Она сказала, что кровать в проходной комнате была мамина. На нее меня и уложила.

Я когда-то читала в одном переводном журнале статью о памяти материалов. Автор писал об эффекте памяти металла, что-то про элементарные частицы. Я запомнила только, что память места, формы, состояния может быть и у других веществ, кроме металлов. Может постель, на которой когда-то спала моя мама, запомнила ее переживания, ощущения или даже сны?

Потому что мне в эту ночь снилась летняя Иштарка, быстрая, бурливая, снилась девушка на берегу в платье, как у мамы на той фотографии, где я с ней рядом стою. Девушка бежит по берегу, за ней парень в клетчатой рубашке, с закатанными по локоть рукавами. И вроде оба улыбаются, вроде как играют. Но вот парень догнал девушку, обнимает, а у нее в глазах такой ужас стоит, что у меня во сне горло перехватило. И голос девичий: «Нельзя… Нельзя! Беда будет!».

Я проснулась от этого тянущего, высасывающего чувства ужаса перед неотвратимым. Лицо было мокрым от слез. Я осторожно, чтобы не скрипнули половицы, прошла в ванную, умылась. Потом постояла в кухне у окна, наблюдая, как тихо, плавно, безмятежно падает снег. Вернулась в постель и снова заснула. На этот раз без тревожных снов. Полуторка с панцирной сеткой и толстым матрасом оказалась очень уютной, а стеганное ватное одеяло — мягким и теплым.

* * *

Я проводила любимую тетушку Зинаиду обратно в Москву и вернулась в общежитие. Решила сделать, как она предлагала — на рабочей неделе жить в общаге, потому что так ближе до редакции, а выходные проводить в родовом гнезде.

Ноябрь получился у меня таким насыщенным, что показался долгим, как полярная ночь. Вернувшись в свою комнату на четвертом этаже общежития, я оторвала на настенном календаре листок с последней датой ноября. Завтра начинается декабрь. А там и Новый год на носу.

Раньше я всегда писала себе план на грядущий год, это меня папа научил. Мы садились с ним за его большой рабочий стол, раскладывали тетради, цветные карандаши, я вырезала из журналов кучу красивых картинок, и мы начинали выстраивать свои планы. Папа писал, конечно, что-то про работу, про отпуск, про какие-то свои взрослые дела. А я самозабвенно калякала фантастические истории про невероятные путешествия, про новых друзей, про подарки на праздники и на день рождения, и все это обклеивала картинками.

Потом, став взрослее, привычку писать планы на следующий год я не оставила. Только картинки уже не клеила. Расписывала планы на учебу, на дружбу, на всякие интересные занятия. В принципе, многое из запланированного мне удавалось реализовать. Может поэтому было так