Все девочки взрослеют - Дженнифер Уайнер

— Не вешайте трубку, — сказал он.

Щелчок, тишина, женский голос.

— Алло? — Тон был удивленным, но вполне дружелюбным.

— Здравствуйте. Меня зовут Джой Шапиро. Моя мама…

— Кэнни, — перебила Олден. — Как она? Она приедет на встречу?

— Ну… я… не в курсе.

Оранжевые с черным открытки и письма приходили весь прошлый год. Мать отправляла их прямиком в мусорную корзину. «Я пока не готова», — объясняла она.

— У нее все хорошо, — добавила я.

Голос Олден оказался совсем не таким, как я ожидала. Не надменным голоском богачки, а теплым, с легким южным акцентом. Имя матери она произнесла как «Кэнни», а «приедет» — как «приедеть».

— Ладно, чем могу помочь? — спросила Олден.

— Гм.

«Ну же, Джой!» — подбадривала я себя.

— Я прочла мамину книгу.

Олден промолчала, но кажется, вздохнула.

— И хочу выяснить…

«Насчет секса», — подумала я.

— Насчет сережек? — не без грусти предположила Олден.

Мгновение я не понимала, о чем она, но быстро вспомнила и тут же открыла семьдесят третью страницу.

Мать дала мне с собой в Ларчмонт всего по два — две пары джинсов, две футболки с длинным рукавом, две пары туфель. И слава богу, потому что одежда моей соседки Болдуин Каррутер заняла все свободное место в гардеробе и весь антикварный шкаф. Шкаф стоял в гостиной, рядом со стереосистемой, на восточном ковре, привезенном соседкой из Атланты. Болдуин являлась студенткой Ларчмонта в четвертом поколении. У нее были тонкие светлые волосы, которые она собирала в крысиный хвостик, и толстые предплечья, потому что в частной школе она много лет занималась греблей. Пока я возилась с простынями, она поставила рядом с нашей двухэтажной кроватью фотографию в рамке. На снимке Болдуин стояла рядом с сестрой, в длинном платье, длинных перчатках и с букетиком цветов на запястье. «Это твой выпускной?» — поинтересовалась я. «Нет, мой дебют», — ответила она. У Болдуин была полная шкатулка драгоценностей: нити жемчуга, золотые браслеты, серебряные серьги-кольца, кулоны, брелоки. «Бери, что хочешь», — небрежно указала она на этот свой пиратский сундук с сокровищами.

Я не прикасалась к ее вещам до второго семестра. Но как-то меня пригласили на маскарад. Точнее, пригласили весь наш корпус. Решив нарядиться Мадонной, я подумала, что большие золотые серьги-кольца Болдуин — то, что надо. Я взяла их и написала записку. Когда я вернулась, нашла ответ на подушке: «Положи сережки на место, это фамильная ценность».

Я вынула сережки из ушей и оставила их на спутанном клубке драгоценностей: жемчуга, браслетов, медальона с гравировкой «Болдуин». Меня подташнивало. «У богатых свои причуды, — вслух сказала я. — Фамильная ценность». Следующие две недели Болдуин почти не разговаривала со мной, не считая «доброго утра» и «спокойной ночи». Но она явно не забыла о моем проступке. В субботу вечером она вломилась в комнату, пошатываясь и хихикая, под ручку с Джаспером Дженкинсом. Я вздыхала по Джасперу. Мы вместе трудились в университетской газете. Он был спортивным журналистом, а я — литературным редактором. Придумывала заголовки к его статьям и меняла «впорядке» на «в порядке». Я помертвела. Болдуин затащила Джаспера на верхнюю полку и, судя по звукам, весьма неуклюже сделала минет. («Поаккуратнее, зубы!» — все время шипел он.) Я лежала и сжимала кулаки, шокированная и возбужденная. Совет на будущее: не бери ничего у богачек, даже если они сами предлагают.

— Это были не сережки, — сообщила Олден Лэнгли. — Это была куртка. Кожаная куртка. Твоя мама ее взяла, и я здорово расстроилась.

— Вот как.

— Но не из-за материальной ценности! Эту куртку оставил мне дедушка по завещанию, она много для меня значила. А твоя мать понятия об этом не имела. Мы поссорились, но потом помирились. Вообще в Принстоне хватало подобных девиц. Богачек, готовых смешать с грязью только за то, что дышишь их воздухом, — Олден хихикнула. — Спроси у мамы о девушке с нашего этажа, которая заявилась в колледж со своими лошадьми.

— Надо же!

«Ерунда», — написала я на закладке, пока Олден говорила, а также — уж не знаю зачем — «лошади» и «мама».

— Так она… она… — начала я, но слова застревали в горле. «Она спала с кем попало? Она разгуливала с трусами в кармане? Она действительно была шлюхой?»

Олден, видимо, меня поняла.

— Все это выдумки, детка.

«Выдумки», — написала я. Но разве правда не может скрываться в выдумках, мерцать, как монеты на дне колодца? «Кем же она была? — думала я. — Кем на самом деле была моя мать? И кто я?»

— Может, позовешь маму? — попросила Олден с медовым южным акцентом. — На пару слов.

— Она спит, — ответила я.

Олден засмеялась.

— Везет же некоторым. Ладно, передавай ей от меня привет, детка. Скажи, что я помню о ней.

«Ма-ам», — заныл ребенок. Олден снова весело засмеялась.

— Ладно, мне пора. — И повесила трубку.