Завтра будет солнце - Лука Бьянкини

20

Я увидел ее первый раз за ужином.

Помимо того, что я чувствовал необходимость откликнуться на приглашение, мне еще было жутко любопытно познакомиться с дедовой наследницей, которая сумела вывести из себя моего отца. Кроме того я хотел есть, и мысль о том, что сейчас я могу чего-нибудь покушать в кухне рядом с моей комнатой, прогоняла всякое желание разбирать чемодан.

Я, непререкаемый властелин мира, двигался через все эти комнаты в странном смущении. Но за спиной я ощущал своего деда, и это наполняло меня легкостью. В этот момент нарисовался этот Рикардо с напоминанием, что меня ждут, и еще раз извинился за несуразную просьбу помочь им со сбором, но когда положение отчаянное, добавил он, никогда не следишь за своими словами.

Я никак это не прокомментировал по одной простой причине: я не мог дождаться момента положить что-нибудь на зубок. По дороге я купил всего-навсего пару бутербродов, мусс в шоколаде, двойной кофе и колу. А нет, я потом еще купил пару килограммов чипсов — снэк с холестеринчиком никогда не помешает, когда ты за рулем. Более того, он необходим.

Зайдя на кухню, я увидел, что мадам уже сидела за столом и кушала. За ее спиной во всю стену возвышался неразожженный камин. Ощущение было такое, будто попал в шестнадцатый век.

— Извини, Леонардо, я сажусь ужинать всегда ровно в восемь и не терплю опозданий. Надеюсь, ты не обидишься, что я начала без тебя…

— Это вы меня простите, синьора. Мое опоздание непростительно, но я был в плену очарования этого места.

Она не улыбнулась. Видимо, я ее не убедил, а значит, знак ее был не Лев, и не Близнецы. Я решил применить искренность.

— Я никогда не являюсь к ужину вовремя, если только это не ужин дома.

Ну что я за дурак, как можно такое сказать? Мадам посмотрела на меня, не меняя выражения лица, и кивком пригласила присесть. Стол был громадный, но без скатерти. На нем были лишь прямоугольные подложки из пеньки, белые тарелки, большие и маленькие рюмки и столовые приборы с деревянными ручками. А еще блюда с кушаньями, которых я в жизни не видел и не нюхал. Я потянулся было к еде, но синьора остановила меня. В ее решительном голосе звучал сильный тосканский акцент.

— Я пригласила тебя не есть, а выпить.

— Выпить?

Мне не хватало только нажраться в компании пожилой синьоры.

— Я хочу, что бы ты узнал причину, по которой мы с тобой встретились здесь, сегодня, через столько лет. Благодаря этому вину мы с твоим дедушкой познакомились много лет тому назад. Оно называется Cenerentola[17].

— CENERENTOLA?

— Наконец-то я смогу увидеть на твоем лице то же самое выражение, какое было на лице Эдуардо, когда он впервые попробовал это вино. Он был во Флоренции на конференции и заехал в Борго, в энотеку, чтобы попробовать что-нибудь новенькое. Глаз его зацепился на этом названии, я тебе как-нибудь расскажу историю, почему вино так назвали. И на следующий же день Эдуардо был уже здесь. Он хотел узнать все и всех, как любопытный птенец…

— Как кто?

— Птенец. Ну, ребенок… И с тех пор его жизнь навсегда оказалась связанной с Колле. Если ты не против, этот тост мы поднимем за него.

Я поднял бокал и внимательно поглядел на синьору. Я пытался имитировать ее манеры, хотя все это мне казалось каким-то несерьезным. Вино я всегда заказывал, ориентируясь на цену, проверять его качество не было никакой необходимости. Особенно после рекомендации сомелье, вино хорошее, и точка.

Я вдохнул аромат, повращал бокал, медленно пригубил, а потом сделал мощный большой глоток, будто я не вино пил, а воду. Странно, я как-то сразу хорошо себя почувствовал, в груди разлилось тепло, и первоначальный лед нашей беседы начал таять. Хотя обстановка, прямо скажем, не располагала к этому — суровость крестьянского стола, развешанные на стенах ружья и голова кабана, которая, признаюсь, вселяла в меня некоторый ужас.

Казалась, синьора прочитала мои мысли, и рассказала, что этот кабан был последней добычей ее мужа, который вскоре погиб на охоте. Фразы она произносила сухо, в телеграфном стиле, не оставляя мне возможности углубляться в тему, хотя любопытство мне и несвойственно.

Я принялся накладывать себе в тарелку еду, о которой было и забыл: сиенскую колбасу с овечьим сыром, обжаренные кусочки печени и панцанеллу — «самое некалорийное и вкусное из местных традиционных блюд», как его отрекомендовала синьора. Она выражалась, словно ведущая на презентации. Хотя в некотором смысле так оно и было. Синьора увлеченно рассказывала мне, что хлеб для этого блюда ничем пропитывать не надо, он крошится так, сухим, только его надо мелко-мелко протереть на терке, потом следует добавить помидоры, огурцы, лук — хорошо, что мне не надо целоваться сегодня вечером — базилик, масло, соль, перец и уксус. Ознакомившись с рецептом, я узнал также, что это грандиозное блюдо готовит кухарка Мена, образцовая прислуга, бессловесная и незаметная. Что за женщина эта Лавиния. В глазах у нее была какая-то одержимость, будто она жила в своей изоляции по принуждению, а отношения с внешним миром поддерживала исключительно благодаря своей жесткости.

Лавинии было лет семьдесят, и она чудесно выглядела. А главное — никаких подтяжек, лифтинга, когда она щурила глаза, морщинки были живые, а не обезображенные ботоксом, как любила ехидно выражаться моя мать.

Чем-то она напоминала Вирну, актрису с невероятно красивыми глазами, в присутствии которой все вытягивались по струнке.

Ужин шел своим чередом, и я впервые попробовал говядину, вымоченную в вине. Сказать наверняка ничего не могу, только то, что это кушанье оставило во рту странный и противоречивый вкус. Синьора между тем продолжала подливать «Золушку» — дурацкое имя для вина, скажем прямо! — и мало-помалу ужин начал терять свою первоначальную суровость. Диалог вертелся вокруг банальностей, неизбежных при выстраивании отношений. Приходиться нащупывать почву в поисках взаимно интересных тем: красота местной природы, школьное обучение, путешествия, еда. Меня же, честно говоря, оживили бы разговоры на совсем иные темы: телесериалы, комиксы, Play Station, кайф и секс.

Пульсация каких-то скрытых токов на генетическом уровне притягивала меня к этой женщине, которой дед оставил все эти гектары недвижимого имущества («гектар» — вот еще одно чудное словечко, которое Пьер непременно включил бы в