Жениться по любви - Бок, Хильдур

из третьего сословия. И добро бы ещё смазливой девицей! Так нет же! Вдова почти тридцати лет от роду, двое детей от такого же безродного типа, да ещё, судя по описанию, мышь какая-то серая, а не простительная даже для иного барона красотка низкого звания! Ламберт, съездивший в Озёрный и там познакомившийся со своей будущей супругой, очень хотел сказать матушке, что серыми бывают не только мыши, но смолчал. И сама очень скоро это поймёт, и вообще он старался времени в замке проводить поменьше, а у ж с матерью первым разве что здоровался — когда не удавалось от встречи с нею как-либо уклониться. Чего она добивалась этим бесконечным «вот был бы жив ваш отец…» он никак понять не мог, да в сущности, и не старался. Всё-таки ей было уже за шестьдесят, и он старательно гнал непочтительные мысли про «из ума потихоньку выживает», хотя в голову упорно лезло, что лично он предпочёл бы как отец: стрела в горло — и никаких проблем ни с суставами, ни с головой.

Обряд бракосочетания было решено провести на Равноденствие, после завершения полевых и огородных работ — так и так праздники, а погода в эти дни обычно стоит сухая и солнечная, когда гостям нет нужды выезжать с хорошим таким запасом времени, как и задерживаться, пережидая дождливую погоду. Ну да, Ламберт признавал, что он дикарь и бирюк, и самое ему место — в лесу с волками, но он терпеть не мог, когда в замок набивалась целая толпа бездельников, досаждавших ему идиотскими разговорами и расспросами. Когда заключался брак Максимилиана с Ванессой, он на следующее же утро откровенно сбежал проверить, всё ли спокойно у Козьих Камушков. Потому что даже переломать ноги, спускаясь в ущелье, заваленное битым камнем, казалось ему не слишком высокой платой за то, чтобы не выслушивать трескотню кузин и терпеть их заигрывания в духе: «Я порядочная девушка, но вы же честный человек, не правда ли?» Нет-нет, думал он сбега́я, вот уж без кого Волчья Пуща точно обойдётся — без ещё одной безмозглой курицы, у которой родословная… в два локтя длиной, да только это её единственное достоинство. А Георгу вполне достаточно шестерых собственных детей, так что незачем сажать ему на шею ещё и полдюжины племянников. У вдовушки-мышки очень кстати были уже свои мышата — такие же русенькие, сероглазые, прекрасно воспитанные, но зубастенькие. Обоих полностью обеспечивал дед, он же и поставил Ламберту обязательным условием, что дети остаются в Озёрном, а ни в какую глухомань на самой границе не едут.

Август Ферр вообще многовато условий ставил, особенно для суконщика. Даже для такого суконщика, который мог не моргнув глазом выложить десять тысяч наличными. Ещё и посетовал, что господин барон ему не доверяет, а он-то этими деньгами распорядился бы куда умнее и выгоднее для барона же. Тот же контракт с Гильдией наёмников мог бы заключить на гораздо лучших условиях. Но уговор есть уговор, а договор — вот он, читайте, сир. Что не нравится, говорите: обсудим, пока не подписали. Ламберт честно попытался читать, но на второй строчке почувствовал, как мозги у него потихоньку закипают, а на пятой — что он вообще уже перестал что-то понимать.

— Вот это, — сказал он, ткнув в какой-то там подпункт какой-то там части. — «Дети от предыдущего брака остаются в семье отца…» Их отец же был консортом вашей дочери?

— Да, — охотно кивнул Ферр. — И как действующему главе семьи, все права на этих детей до их совершеннолетия принадлежат мне.

— Вы полагаете, кому-то так нужны чужие дети?

— Сами дети — вряд ли, — будущий тесть жёстко усмехнулся. — Но Тео — единственный наследник моего дела. Вы думаете, я хочу отдавать его отчиму право распоряжаться до совершеннолетия Теодора моим имуществом? Я уже выкупил у Ночной Семьи четыре контракта на нас с Еленой, но вдруг кто-то предложит условия выгоднее, чем мои «плюс пятьдесят процентов»? Я не о вас говорю, — махнул он рукой онемевшему от негодования Ламберту. — Я многим мешаю. Но по этому договору, — он постучал карандашом по гладкой и белоснежной, чересчур дорогой для черновика бумаге, — регентом будет Елена, которую я с шести лет натаскивал на руководство семейным предприятием, а не вы, кого учили воевать.

— Но вы же ей отказываете в праве владеть хоть каким-то имуществом? Или я что-то не так понял?

— Всё так, сир Ламберт. Простите за откровенность, не хочу вводить вашу семью в искушение, поэтому ничего своего у моей дочери не будет вообще, вплоть до панталон. Я слышал несколько очень некрасивых историй о состоятельных простолюдинках и небогатых дворянах. Своей дочери я такого не желаю.

— Зачем же вы вообще отдаёте её за человека, которому не доверяете?

— Вам я доверяю, — возразил Ферр. — Но у вас есть брат, у которого на шее висит на редкость бестолково устроенное хозяйство, а он при этом должен защищать людей, живущих на его землях, непонятно на какие доходы. Неудачно выразился, простите. Непонятно на какие доходы ваш брат должен содержать вооружённых и сколько-то экипированных людей для защиты тех, кто живёт на его землях. Как по-вашему, сможет он смотреть спокойно на украшения моей дочери? Особенно если по ночам сира Аделаида будет жаловаться ему на то, что вот муки нормальной нет хлеба испечь, а наглая суконщица в жемчугах щеголяет. И вообще, Дианору замуж как-то выдавать, Кристиана скоро отправлять на королевскую службу, как положено в благородных семьях — для чего ещё брали не первой молодости дурнушку с двумя хвостами, как не ради денег?

Ламберт слегка опешил от такой откровенности, но про себя вынужден был признать, что немалая доля правды в этом есть. Особенно в том, что касается Аделаиды. Аррунг Отец воинов! Кажется, им с Георгом придётся без конца растаскивать своих супруг, потому что серенькая… не мышка молчать явно не станет. Это вам не дочка мельника. Колотить, что ли, обеих?

Так он думал, подъезжая к мельнице. И с Катериной неплохо бы повидаться лишний раз, да и просто провести время у мельника: очень уж не хотелось бегать по замку от матери, желающей опять высказать ему своё недовольство.

* * *

Вино было с побережья, густое и, на взгляд Елены, чересчур сладкое; оттуда же — засахаренные фрукты и маринованные оливки-маслины (сама Елена их терпеть не могла, но многим нравилось… или просто