Царствуй во мне - Наталья Ратобор

class="p1">– Авантюру замыслил негодяй Гапон, в сговоре с политическими. Последних интересовала одна цель – расшатать ситуацию и обозлить рабочих. Они ее добились. Произошла трагедия.

– А рабочие что – марионетки? Вот ни с того ни с сего подхватились и построились?

– Нет, их не один год подготавливали: смущали агитацией о смене режима.

– И что, в результате этой агитации они внезапно помешались и отправились на явную и бессмысленную гибель?

– Нет. Не внезапно. Серж, мне не по себе. Это дух смуты, который странным образом сам себя питает и воспроизводит. Морок массового психического нездоровья, эпидемия помешательства. Способность критиковать улетучивается, разум помрачается, человек начинает жить и действовать в соответствии с какой-нибудь утопической и разрушительной идеей, свято в нее верит и ею руководствуется во всем, вплоть до разрыва отношений с родными, если те не разделяют его бредовых убеждений. Он готов бросаться на всех несогласных, словно бешеная собака. «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И этот адский дух заразителен – вот в чем опасность. Эти люди не изолированы в сумасшедших домах, они разгуливают на свободе и заражают других. А мне не изобрести эликсира, чтобы излечить их.

– Знаешь, Валерий, не пора ли тебе самому у врача проконсультироваться? Ты меня беспокоишь.

– Перед глазами все один убитый… Весьма зрелых лет. Должно быть, дети остались. Сын, резвый школьник. Девочка какая-нибудь пузатенькая, с кукольными глазами и бантом в горошек. Мне бы хотелось разыскать их, помочь.

– Чем? Вернуть им отца никто не в силах. Или ты думаешь, они встретят тебя с распростертыми объятиями, когда ты сообщишь, как расстреливал главу их семейства? С радостью примут твои вспоможения?

– Вполне допускаю, что не примут. По крайней мере, совесть станет меньше тревожить.

Дружной пожал плечами, впрочем, сочувственно отнесшись к переживаниям товарища.

* * *

Друзья сошли на Варшавском вокзале в Гатчине и подозвали пролетку.

– Любезный, особняк отставного полковника Шевцова на Загвоздинской знаешь?

– Слыхал.

– Ты бы хоть тарантас свой в порядок привел.

– Да что толку… Подтаяло, вишь, жижа – враз все замызгает.

После теплого вагона легко одетые молодые люди мгновенно продрогли на сыром, пробирающем до костей ветру.

– А фартук куда дел? Того гляди руки-ноги отвалятся.

– Старый истрепался, новый не по карману… Да вон уж – добрались!

Пролетка застопорила у салатного цвета двухэтажного деревянного строения с башенкой. Шевцов слетел к родному крыльцу и, растирая ладони и неистово дыша на одеревенелые пальцы, принялся трезвонить в колокольчик у тяжелой двустворчатой двери.

– Аленушка, ну наконец-то – заморозила нас. Чаю согрей и неси не мешкая.

– Да, красотуля, беги со всех ног, – клацая зубами, прибавил иззябший Дружной, – Только в Питере случается этакая непостижимая погода: мало что морозно, еще и сырость доймет – застынешь до потрохов.

По лестнице спускался седовласый хозяин, безупречно причесанный, с явственной военной выправкой. Двигался он легко, несмотря на еле заметную хромоту:

– Приветствую, молодые люди! Здравствуй, сынок. Сергей Александрович? Давно не навещали.

– Позвольте засвидетельствовать мое почтение, Валерьян Валерьевич!

– Хорош! Молодцеват, подтянут – без изъянов! Скоро выпуск?

– Без пяти минут подпоручик!

– Прилежно занимаетесь?

– Имея перед глазами такой пример, как вы и наши наставники, не осмелился бы посрамить офицерскую преемственность!

– Ах, льстец… Всегда был услужлив. Постой же, в службу таких привычек не бери. Службу служить – душой не кривить.

– Слушаюсь, ваше высокородие!

– Валерий, вели товарищу не ломаться. По-простому, по-семейному. Голодны?

– Как февральские волки.

– Сейчас распоряжусь мясные кулебяки разогреть. Сергей Александрович, не возражаете, мы с Валерием ненадолго оставим вас, по канцелярской надобности.

– Разрешите пока библиотеку посмотреть?

– Извольте, сударь мой. Не скучайте.

Затворяя дверь кабинета, Валерьян Валерьевич взволнованно потер виски, размышляя, с чего бы начать. Валерий свободно раскинулся в отцовском кресле:

– Все анахоретом, папенька?

– Да ведь… К чему мне общество? Суета и прах земной, пустые пересуды. Я с утра почту разберу да дела улажу – усаживаюсь за военные мемуары. Мне и не скучно ничуть. Ты вот что, Валерий… Говорят, ты в отставку подавал?

– Отрапортовали уже…

– Не «отрапортовали», а радеют о несмышленой юности.

– Да все уладилось… Полно, отец, не тревожьтесь.

– Удивительное легкомыслие. Посуди сам: могу ли я не тревожиться, коль скоро ты задумал увольняться в гражданскую службу, да еще и в начале столь блестящей карьеры? И как же я тобой гордился, уверенный, что ты продолжишь нашу семейную традицию!

– Папенька, к чему вы клоните?

– К тому, что даже помыслы такие непозволительны.

– Этого не повторится. По крайней мере, пока не принудят меня совершать военные преступления.

– «Военные преступления»! И ты туда же! О tempora, o mores!

– Отчего такая аффектация? Вам это не свойственно.

– Да оттого, что устои государства должно охранять от недоброжелателей, как зеницу ока. Для блага России.

– Все пекутся о благе России, но толкуют это благо по-своему.

– Вот то-то и оно. Развелось умников – и каждый почитает себя пророком, утверждая, что способен вершить судьбы Отечества. Презрев Богом данную власть, клевещут на помазанника Божия. Божий страх потеряли. Августейшую фамилию с грязью смешали! Не понимают, что Его Величество – последний оплот империи, костью стоит в горле иноземным завистникам. Заметь, Валерий! Либеральные дурни, как правило, в одну и ту же дуду дудят. Рубят сук, на котором посиживают, да песенки попевают. Взбесились. Власть им подавай. Гордец – он хуже лиходея. А наши заморские злопыхатели тому и рады, казну потратить готовы против российского самодержавия. Хочешь его сохранить – защищай, не щадя живота своего.

– Уважаю вашу позицию.

– Так не покинешь армейскую службу?

– Не покину.

– Вот спасибо, сын, вот утешил, – старик поцеловал Валерия в лоб, – а уж я для тебя расстараюсь деньжат припасти, знаю, что жалованье ваше – по молодому делу – грошовое.

И, сменив тон, ехидно полюбопытствовал:

– А что твоя невестушка?

– Однако… Вы упорно не желаете называть Валерию по имени. Вы относитесь к ней с предубеждением?

– Ты знаешь, я человек прямолинейный…

– И?

– Полагаю, что твоя суженая вроде изящной бонбоньерки с конфетами. Поднимешь крышку, – а там вместо шоколада леденец из тех, что продают россыпью.

– Чем же худ леденец?

– Зяблик соколу не пара.

– И кто же из нас двоих зяблик?

– Не ерепенься, к тебе не идет.

– Ну, допустим. Пусть – зяблик. Зачем же вы дали благословение на брак?

– Разве ты меня в ту пору послушал бы? Посмотрел бы на себя со стороны. Дышащий страстью дракон: сверкающий взор, восторженные речи, пламенеющий лик! Герой рыцарского романа, понимаешь ли, – не подступишься.

– Вы предсказываете роману грустный финал?

– Зачем… невеста – не жена, дозволено и разневеститься. По крайней мере мне претят чопорные девицы.

– На что