Воля владыки. В твоем сердце - Рия Радовская

слышный плач. Стоны, глухой лязг металла. Чем дольше они слушали, тем яснее становились эти звуки, как будто невероятно далекое прошлое поднималось к ним из глубины песков. Как покрытый шрамами гигантский кит из пучин океана, подумала вдруг Лин и покачала головой, сама удивившись сравнению. Но вместе с голосами прошлого — вместе, но отдельно от них! — слышалась еще одна песня. Тонкая, как посвист ветра, заунывная, как медленный шаг верблюдов по пустыне, и жадная, как сама пустыня. Она затягивала и не отпускала, и если голоса прошлого напомнили Лин кита, всплывающего из глубины, то это была сама глубина, океанская бездна — или, если вспомнить об окружающем мире, бездна песков Имхары. Таких же бескрайних и безжалостных, как океан. Требующих не меньше, а то и больше мужества от тех, кто решится их пересечь. И плач Ивайлор постепенно тонул, затихал, снова уходя туда, где и было ему место — в седую, давно умершую древность, которая принадлежала еще даже не Имхаре, а Альтарану.

— Что это? — снова спросила Лин. — Асир… пустыня… Мне кажется, она зовет меня. Пожалуйста, скажи, что я тут сама не сошла с ума! После такого дня было бы неудивительно.

— Ты слышишь песню? — напряженно спросил Асир. Шайтан растянулся на земле, и он пошевелился. — Давай сойдем. Если пески говорят с тобой, значит, в тебе нет сомнений, а путь, которым ты идешь — теперь единственный. Ты была честна, выбирая. Пустыня откроет тебе свои дороги.

Песок под ногами оказался твердым, словно ветер утрамбовывал его с начала этого мира. Лин нервно усмехнулась:

— «Была честна»? Такой выбор не располагает к обману. И к самообману тоже. Но я выбирала тебя, а не… — она запнулась. — Предки, я и правда слишком медленно соображаю сегодня! Разве можно выбрать тебя — без Имхары? Пойти с тобой через пустыню за надеждой, так? — она прижалась к Асиру, привычно вдохнув его запах. Тревога утихла. По крайней мере, она не спятила, а остальное…

— Так, — согласился он. — Говорят, услышать песню песков может лишь тот, кто, выбрав путь, не сомневается. И идет по нему, хоть через пустыню, хоть через горы. Имхара поет не всем. Но тот, кто слышал ее песню хоть раз — всегда возвращается. Протяни руку, — он склонился, зачерпнул горсть песка. Сказал нараспев: — «В жизни твоей навсегда драгоценны песня пустыни и алый песок». Так старики поют об этом сейчас, раньше, наверное, пели иначе. Но суть остается прежней.

Лин протянула руку, и песок с тихим шорохом посыпался на ладонь. Песчинки-годы, или даже века. Песчинки-люди. Все мимолетно перед лицом пустыни, в которой каждая из мириадов песчинок ничего не значит сама по себе. Приходят и уходят годы, рождаются и умирают люди, а эти алые барханы так же вечны, как неостановимые валы океана. Они были, когда уходили в песок предки Асира, и будут, когда уйдут в песок его потомки. Может, и стены Им-Рока когда-нибудь станут такими же огрызками среди песков, как древние камни Альтары.

— Но это будет нескоро, — прошептала она. — А пока мы живем — будем жить.

— Кто-то считает, что пустыня — это смерть. Жгучее солнце. Жажда. Песчаные хищники, бури, — сказал Асир, опуская ладонь ей на спину. — Но я всегда считал иначе. Пустыня — это жизнь. Здесь тоже нужно отыскать верную дорогу и пройти по ней так, чтобы не угодить в чью-нибудь пасть и найти зеленый оазис. Тогда ты ни о чем не пожалеешь на исходе своих долгих или не очень дней и лет. Может, однажды ты увидишь другие лепестки. Такими, как увидел их впервые я. Каждый из них — особенный, в каждом можно отыскать хорошее и дурное. Но мы семеро связаны со своими лепестками незримыми узами, которые не разорвать никакой силой. И ни величественные грозовые горы Нилата, ни сверкающие голубые льды Азрая или зеленые леса Харитии не заменят мне моей пустыни. А ты, госпожа Линтариена, готова полюбить ее? — закончил он с неожиданной усмешкой.

Наверное, нормальная, правильная анха ответила бы что-нибудь в духе «Я готова полюбить все, что любишь ты». Но сейчас даже не Асир, который в первый же день здесь, помнится, предупредил ее, что чует ложь, а сама эта пустыня — требовала предельной честности.

— «Готова» — это значит полюбить по заказу, а настоящая любовь приходит сама. Нет смысла ни звать ее, ни прогонять, и я не возьмусь угадывать, что буду чувствовать завтра или через год.

— Важно лишь то, что ты чувствуешь сейчас.

Что чувствует сейчас? Как выразить несколькими понятными словами ту мешанину образов и чувств, что у нее в голове? Нетривиальная задачка.

— Ты любишь задавать сложные вопросы. Я чувствую себя песчинкой, — она вытянула ладонь, — одной из них. Ничтожной песчинкой на ладони у вечности. И этой вечности нет дела ни до меня, ни до тебя, ни до Им-Рока. Раз, — повернула руку, стряхивая песок наземь, — и всё. И вся наша жизнь умещается в несколько секунд полета туда, — кивнула под ноги. — Но знаешь, что странно? Меня почему-то не пугает это чувство, хотя, наверное, должно пугать.

— Эта вечность слышит тебя. Поет тебе. Разве подобное не значит, что «дело» все-таки есть? Пойдем, — Асир взял ее за руку. И они пошли вперед, между остовами каменных строений, огрызками стен, развалинами, которые давно стали менее материальными, чем призраки.

Остановились на краю странной… воронки? кратера? Словно идеально круглой песчаной чаши, обведенной каменным окоемом.

— Смотри. По легендам, здесь стоял камень предков, святыня, почитаемая многими. Он принял кровь Амрана и двойную жертву Ивайлор и растворился в песках нового мира. А память о Белой Деве осталась. Может быть, именно Ивайлор стала той последней песчинкой, что привела Альтаран к гибели. А может, эта песчинка перевесила чашу весов Хранителей, и они пришли, чтобы спасти. Белые одежды владыки Имхары — всего лишь символ. Но этот символ тоже память. Не о кродахе, представь себе. Об анхе. О Белой Деве Альтарана.

— Давай пойдем куда-нибудь еще, — попросила Лин. Она чувствовала себя неуютно — не так, как в трущобах на месте разрыва, но отдаленно похоже. Здесь тоже был в своем роде разрыв, между мертвым прошлым и живым настоящим, водоворот времени, который стремился затянуть живых туда, к мертвым.

Асир увел ее от «чаши», и уже когда Лин снова разглядела послушно лежащего на животе Шайтана, свернул вбок. Здесь темнел остов разрушенной стены, он будто отгораживал и от времени, и от голосов. Даже свиста ветра было почти не слышно. Асир сел на выбеленный и изъеденный песком