Влюбленный Дракула - Карин Эссекс

— Ох, молодая леди, для такого древнего старика умереть — самое нехитрое дело, — протянула она. — Ему ведь не хватило всего десятка лет, чтобы дотянуть до столетия. Он давно ждал, когда же Господь призовет его к себе, и тот наконец о нем вспомнил. Помер он аккурат в тот вечер, когда случилось кораблекрушение. Кораблекрушений на своем веку отец повидал немало, а вот на это посмотреть не успел.

— Да, в тот вечер я вспоминала вашего отца и историю гибели судна «Эск», которую он мне рассказал, — сообщила я. — Так, значит, он уже не видел, как море играло с несчастным судном?

— Нет, в тот вечер у него было дело поважнее, чем шататься в гавани, — покачала головой старуха. — Случись кораблекрушение на день раньше, отец непременно был бы среди зевак, и можете мне поверить, он орал бы громче всех, на чем свет стоит ругая неумеху капитана.

Дочь китобоя пригласила меня войти. Оказавшись внутри, я не сразу смогла рассмотреть убогую обстановку, ибо глазам моим потребовалось время, чтобы привыкнуть к царившему в комнате полумраку. Старуха указала мне на расшатанный стул, стоявший около грубого соснового стола.

— Садитесь сюда. Здесь обычно сидел отец, — сообщила она, разливая по чашкам жидкий чай и придвигая мне блюдце, на котором лежал остывший тост, смазанный медом. — Ему было бы приятно увидеть, что вы сидите на его стуле. Он часто вспоминал вас, без конца твердил о ваших глазах, зеленых, как изумруды, и черных как смоль волосах. Говорил, скинуть бы ему несколько десятков лет, он влюбился бы в вас до беспамятства.

В ответ я лишь молча улыбнулась.

— Только теперь, увидав вас собственными глазами, я понимаю, что ему и в молодости ничего не светило бы, — продолжала старуха. — Сразу видно, вы настоящая леди, привыкли к деликатному обращению. А от отца всю жизнь разило рыбой, даже тогда, когда щеки его были гладкими, а мускулы крепкими.

Я заметила на каминной полке трубку старого китобоя, и глаза мои невольно увлажнились слезами. Мысль о том, что я никогда больше не увижу старика, доставила мне пронзительную боль.

— Надеюсь, перед смертью он не страдал, — со вздохом сказала я.

— В тот день он улегся в постель сразу после завтрака и не захотел вставать даже к обеду, — сообщила дочь китобоя. — Но когда разыгрался шторм, он сразу шмыгнул на улицу. Я пошла за ним и увидела, что он стоит у ограды, любуется на волны и что-то бормочет себе под нос. А когда я попыталась уговорить его вернуться в дом, он сказал, что друзья, погибшие в морской пучине, зовут его на тот свет. Видно, ему и в самом деле слышались их голоса, потому что он называл их по именам.

— Да, судя по его рассказам, он часто воображал подобные вещи, — заметила я.

— Воображал? Воображение тут ни при чем, мисс. Море и в самом деле приносит нам голоса умерших. Если бы вам хоть раз довелось их услышать, вы бы поняли, они так же реальны, как этот стол.

Старуха с размаху стукнула ладонью по столу, так что чашки жалобно задребезжали.

— Сразу видно, вы приезжая и не знаете, что творится в этом городе! — заявила дочь китобоя. — Еще когда я была совсем маленькой, отец по ночам водил меня в аббатство, и мы слышали плач Констанции. Конечно, моей матери, упокой Господь ее душу, такие прогулки не слишком нравились.

— Плач Констанции? — удивленно переспросила я. — Ваш отец никогда не упоминал о ней. Он рассказывал мне только о святой Хильде.

Я вспомнила солнечный день, когда жара помешала мне дослушать историю старого китобоя.

Старуха некоторое время хранила молчание, вертя в руках чашку. Ее короткие искривленные пальцы с бугристыми суставами напоминали когти хищной птицы.

— Констанция из Беверли была недостойной монахиней, которая, уступив дьявольскому искушению, нарушила обет, принесенный Богу, — наконец произнесла она. — Какой-то французский рыцарь, повеса, погубивший многих женщин, ввел ее в грех. В наказание Констанцию живой закопали в землю у монастырских стен. Иногда по ночам можно услышать, как она стонет и рыдает, пытаясь освободиться. Но святая Хильда не позволяет ей сделать этого, дабы женщины, которых манит путь греха, знали, что их ожидает печальный конец.

Я невольно вздрогнула, вспомнив удивительную встречу, которую мне самой довелось пережить в аббатстве Уитби.

— Среди приезжих из Лондона не вы одна любили слушать истории моего отца, — с нескрываемой гордостью сообщила старуха.

— Правда? — только и спросила я, вспомнив наставления Кейт. Не надо перебивать человека, и он сам выложит внимательному слушателю все, что тому требуется узнать, часто повторяла моя подруга-журналистка.

— Да, один джентльмен, который заправляет в каком-то знаменитом лондонском театре, частенько сиживал вот в этой комнате и слушал отца как зачарованный.

Весьма довольная тем, что мне не пришлось самой заводить разговор о рыжеволосом драматурге, я произнесла как можно равнодушнее:

— Как-то раз ваш отец показал мне этого лондонского джентльмена. Кстати, вы не помните его имени?

— Отец называл его, но, как он сам частенько говорил, у меня в одно ухо влетает, в другое вылетает, — покачала головой дочь китобоя. — Я помню только, мисс, что он писатель или вроде того. А к нам в Уитби приехал за всякими занятными историями. У нас ведь здесь обитает великое множество духов, готовых открыться каждому, кто способен их увидеть. Так вот, этот писатель часто повторял, что в Лондоне все до сих пор трясутся, вспоминая Джека Потрошителя. Он хотел сочинить пьесу, герой которой был бы таким же жутким чудовищем, и даже еще ужаснее. Говорил, будет здорово соединить в одном лице Джека Потрошителя и Джека Попрыгунчика. В конце концов, твердил он, тот, кто разделался с этими несчастными женщинами в Уайтчепеле, был скорее монстром, чем человеком.

Мне не раз доводилось заставать своих учениц за чтением страшных сказок о Джеке Попрыгунчике, чудовище, которое прикидывалось человеком, но при этом имело крылья летучей мыши, остроконечные уши, кроваво-красные глаза, а также было наделено способностью совершать невероятно большие прыжки. В каждом классе неизменно оказывалась девочка, получившая книжку об этом пугале в подарок от старшего брата и при свете свечи читавшая ее своим младшим товаркам, которым после снились кошмары. Поступив в школу, я и сама прошла через этот ритуал. В один из длинных зимних вечеров ученица старшего класса показала мне картинку, изображавшую Попрыгунчика во всей красе, и пообещала, что ночью он непременно придет за мной, обхватит своими крыльями, утащит в свое логово и сожрет.

— А сейчас такое чудовище, похоже, завелось здесь у нас, — донесся до меня голос моей собеседницы. — Словно нам мало было своих призраков.

Она схватила со стола номер «Уитби Газетт» и помахала им перед моим носом.

— Вы и в самом деле видели этого урода своими глазами?

— Видела, — кивнула я.

Мне вовсе не хотелось, чтобы разговор свернул в подобное русло, поэтому я поднялась и задала вопрос, который давно вертелся у меня на языке: