Бог Волков - Вероника Дуглас

бальзам и отставила баночку в сторону на широкую балюстраду. Дрожа, я протянула руку и схватила его за предложенное запястье свободной рукой. Между нами прошла мягкая волна электричества — не как удар током, скорее как низкий гул. Мое дыхание участилось, а его глаза расширились.

Он тоже это почувствовал.

Я нанесла прозрачный оранжевый бальзам на его кожу, и он слегка дернулся. Затем, закрыв глаза, я медленно втерла мазь в его кожу и сосредоточилась на воспоминании о теплом сиянии магии Луны. Это наполнило меня таким светом, что я думала, что вот-вот взорвусь.

Если бы только я могла обрести это чувство снова — но было почти невозможно думать о магии Луны с его темным присутствием, окутывающим меня, заслоняющим ее свет.

Я попыталась сосредоточиться на том, что имело значение. Я должна была исцелить Темного Бога и вернуться домой к своей матери. К Сэви, Джаксу, Мэджик-Сайду и моей стае. Я помолилась Матери Луне и начала втирать бальзам в другую сторону его руки.

Пожалуйста, выздоравливай, ради судьбы.

Но ничего не изменилось. Единственное, что я могла чувствовать, это монстра, наблюдающего за моей работой.

— Все в порядке?

— Прекрасно, — сказала я, открывая глаза и намазывая еще немного бальзама на пальцы. — Просто пытаюсь сотворить магию или что-то в этом роде. Ты что-нибудь чувствуешь?

Он прочистил горло.

— Что касается раны, то она болит. На самом деле, жжет.

Я вздохнула. Что за гребаная шутка. Они точно взяли не ту девушку.

Темный Бог поднял другую руку. Свет в комнате вспыхнул, затем потускнел.

— Я никогда не концентрируюсь на своей магии и не форсирую ее. Я концентрируюсь на том, чего хочу добиться, и магия делает свое дело.

— Ты бог. Я — нет.

— Это не имеет значения.

Я освободила свой разум и заставила себя представить, как эти морщинки разглаживаются, а кожа становится гладкой — несмотря на то, как сильно мне нравилось видеть его страдания. Но не было никакого покалывания магии, никаких изменений в его коже. Правда была ясна как день. Не важно, как сильно я пыталась призвать это к жизни, я не хотела исцелять его. Я хотела сжечь его, причинить ему боль и изгнать из своей жизни.

В конце концов, он убрал руку.

— Мы можем попробовать еще раз в другой день. Может быть, зелье сотворит свою магию ночью.

Но я держалась, и на его лице промелькнуло удивление.

— Я не из тех, кто сдается, — я опустила пальцы и принялась массировать его бицепс и едва заметные линии, которые поползли вверх по плечу.

Я хотела быть свободной. Жаждала этого всей душой. Если бы во мне была хоть капля магии, это было бы тем, что разбудило бы ее.

Я представила, как он отпускает меня, его рука исцелена и чиста. Я умоляла пальцами, втирая бальзам в его раны. Свобода, свобода, свобода. Я повторяла это как мантру, снова, и снова, и снова, а затем, через мгновение, в кончиках моих пальцев начало разливаться мягкое тепло.

Я затаила дыхание, не смея позволить себе думать об ощущении покалывания или рисковать нарушить концентрацию. Я просто вложила каждую каплю силы воли, которая у меня была, в это желание свободы и волшебства, которое сделало бы это возможным. Свобода, судьбы, дайте мне свободу.

Я растворилась в движении и забыла обо всем, кроме ощущения прикосновения. Зрение, слух, вкус — я была потеряна для них всех. Единственное, что существовало, — это мои кончики пальцев, скользящие по его коже. Мои пальцы стали дико чувствительными, когда каждый нерв в моем теле напрягся.

Я забыла, где кончалась моя кожа и начиналась его. Я забыла, как сильно ненавидела его и что я вообще была пленницей. Я забыла обо всем, кроме своей руки, которая была прижата к его коже.

На секунду мы стали единственным существом в мире. А потом вспыхнула искра. Электрический разряд пронзил меня, как удар молнии, как будто кто-то щелкнул выключателем, который я не могла отключить.

Мои глаза распахнулись, я ахнула и посмотрела вниз. Мои руки светились от сияющего света, который вливался в него.

24

Кейден

В течение часа ничего не происходило. А затем мои нервы взорвались от удовольствия, когда магия Саманты вспыхнула, и ее свет пробежал по моей коже.

Она качнулась вперед, рот открылся в беззвучном стоне, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать рычание. Ее прикосновение было почти невыносимым. Было прохладно и тепло, и это ошеломило мои чувства, как будто я вышел на дневной свет после того, как прожил свою жизнь в темноте.

Что происходило? Везде, где была боль, был экстаз… а потом ощущение ушло.

Она отшатнулась от меня, на ее прекрасном лице отразился шок.

— Срань господня.

Срань господня, это точно.

Я поднял руку и изумился. Шрамы начали заживать, и светящиеся линии отступили. Но самое главное, боль почти прошла. После месяца почти бесконечной агонии я смог думать. Боль была подобна водопаду, ревущему в моей голове, непрерывному шуму, из-за которого было трудно сосредоточиться или даже думать. Но теперь это ушло, сменившись блаженной тишиной.

Я с благоговением повертел рукой.

— Это работает… твоя магия работает.

Мы встретились взглядами, наша грудь вздымалась так, словно мы оба взбирались на гору.

Это не просто сработало — это было ошеломляющее наслаждение, которое пронизывало всё моё тело. Я не хотел, чтобы это заканчивалось. Меня переполняло возбуждение, и я с трудом сдерживался, чтобы не сорваться. Я не мог отвести взгляд от капель пота, блестящих на её шее и груди.

Она была ответом.

Дюжина ведьм, магов и других волшебных существ пытались залечить рану своими зельями и заклинаниями, но Саманта преуспела там, где другие потерпели неудачу.

Ее магия делала нечто большее, чем просто исцеляла меня. Это пробудило дикое желание, потребность упиваться ароматом ее напряженного тела, проводить губами по ее плоти и ощущать вкус пота, выступившего на ее коже. Поклоняться ей так, что даже менады покраснели бы.

Соблазн исцеляющей магии.

Не было никаких сомнений, Саманта тоже это чувствовала. Ее глаза вспыхнули удивлением и желанием, и я почувствовал, как внутри нее поднимается потребность, требующая освобождения.

На секунду она сделала едва заметный шаг вперед.

Животное внутри меня побуждало меня прижать ее к себе, но я сопротивлялся с той малой долей сдержанности, которая у меня еще оставалась. Как бы сильно я ни жаждал ее губ, я бы никогда не воспользовался ею. Ее душа была слишком чиста, чтобы быть запятнанной моей.

Меня охватило сожаление, и я