Семнадцатая - Родион Примеров

«Ну, так мы о Викуле ничего не узнаем», — подумал я. — «Шпарит, как по учебнику. К концу летних каникул все эти неофитские прозрения должны выветриваться практически без остатка…»

— А еще я знаю, как за семьдесят дней превратить тебя в мумию, — заключила Вика, вызвав в Алене мимолетный шок.

— Буду иметь в виду, — сказала она наконец. — А мы можем с этим повременить? Думаю, еще успеется… Ведь я пока достаточно красива, чтобы провести с тобой ночь?

— Кое-что я упустила, — Вика вспомнила о своем мартини и сделала пару больших глотков. — Это не относится к моей профессии, но зато напрямую связано и с красотой и, как ни странно, с мумиями. Не в буквальном смысле, конечно. Кстати, мне это только что в голову пришло… Все дело в глазах… — и она указала пальцем на свои собственные, немигающе устремленные на Алену.

— И что в них? — сестра в свою очередь завороженно уставилась в глаза подруги.

— А сама как думаешь? В них — ты, милая моя Лёся. Такая, какой я вижу тебя прямо сейчас. Яркая, как попугайчик, и немного уставшая. С кусочком паштета под носом и со следами недавних слез… Но ты здесь не одна. Та беляночка, которую я встретила несколько дней назад, тоже ведь никуда не делась. Не могла никуда деться — как запала она в меня тогда, так теперь и сквозит в каждой твоей черточке.

— Это с полотенцем-то на заднице? — тихо пробормотала сестрица.

— Но это еще не все. В той же компании — та, кем ты, возможно, себя не считаешь, но кем рисуешься в моем воображении. Моя собственная Алена, с которой ты можешь быть совсем незнакома… Все вместе — очень красиво, можешь поверить. И если то, что я вижу, вскоре соединится с чувствами, которые я начинаю в себе узнавать, такой я буду видеть тебя всегда. Со мной уже бывало похожее. Не обидишься, если расскажу?

— Да ладно, о чем ты… — умилилась Алена. — Какие обиды? У каждой из нас свой багаж за плечами…

— Тогда слушай. В детстве у меня была собака. Очень красивая, добрая и умная собака. Рыжая, а в солнечном свете — золотистая. По породе почти спаниель. Я нашла ее на улице: грязную, но в хорошем кожаном ошейнике. И на следующее утро повесила несколько объявлений по соседству с тем местом, где она нашлась. А когда за ней никто не пришел, мой отчим мне ее подарил. Она жила со мной еще пять лет, и ее звали Лайза. Но уже на третий год она стала часто болеть: у нее испортилась шерсть, ослабели задние лапы, а под конец она почти ослепла. Отчим сказал, что собака была старой. Я очень ее любила, и сильнее всего в тот последний год, когда она умерла. Наверное, в это время Лайза взаправду подурнела, но я все равно считала ее красавицей. Красавицей-старушкой. Когда мой тогдашний парень назвал ее уродиной, я разбила ему нос. Вообще-то, дерусь я редко, но он сказал это при ней… Понимаешь, я уже не могла разлюбить свою собаку и видела ее красоту так, как никому было не под силу: потускневшую, хромающую, полуслепую, но красоту…

Здесь меня одолела неловкость, как если бы я стал невольным свидетелем при объяснении в любви, хотя, в чем именно пыталась объясниться Аленина визави, мне было не вполне понятно.

— Ты можешь меняться, но не для меня, — продолжила Вика. — В моих глазах твоя красота сохранится надолго — настолько, насколько хватит чувств. Она тоже не останется прежней, но от этого не перестанет быть красивой. Конечно, это касается только нас и никого больше. Ту Алену, по которой ты, возможно, когда-нибудь станешь тосковать, можно будет найти только здесь. Но она не будет потеряна. За ней ты сможешь приходить ко мне, время от времени… Кажется, кому-то из нас пора моргнуть. Мы с тобой, как две дуры, пялимся друг на друга, и тебе, наверное, уже неудобно.

— Ох, жесть, — сказала Алена, снова откидываясь на спинку стула и отирая салфеткой глаза. — Викуль, я даже не знаю, что я теперь чувствую. Пожалуй, мне нужно все это переварить… Конечно, с сукой меня сравнивают не впервые, но никогда еще не было такого, чтобы после этого мне хотелось и посмеяться, и повыть одновременно… Димуль, ты там заснул, что ли?

Я тоже не знал, что мне чувствовать, но, главное, не знал, что мне думать. Единственное, к чему я пришел, так это к тому, что, если в ближайшие пять лет у Алены отнимутся задние лапы и она лишится зрения, ей не придется беспокоиться о том, кто будет ее кормить и вычесывать блох из ее шелудивой шерсти… Подхватив нить беседы, я навел Вику на разговор о ее трудовых буднях и услышал примерно то, о чем мне уже успела рассказать сестрица. В своем модненьком салоне Вика была стажером, но, по ее словам, уже получила приглашение на постоянное место в качестве подмастерья. Занималась всем понемногу, однако коренное свое призвание открыла в массажном кабинете. «Оказывается, у меня огромный талант», — поделилась со мной девушка: как всегда, без лишней скромности и с той же непрошибаемой уверенностью в голосе, с какой ранее сообщала о выдающейся длине своих конечностей.

— Как удачно, — заметил я на это. — С талантом и алгебра не нужна. Некоторые, кому не так повезло, годами учатся, штудируют свое ремесло, а все равно всю свою жизнь вынуждены глотать пыль за прирожденными талантами… А ты у нас, выходит, что-то вроде Моцарта, только вместо клавира у тебя живые человеческие тела. И в чем твой конек? Слыхал, ты мастерски маршируешь по спинам. Что-нибудь еще?

— Я не марширую, — возразила Вика. — Там много различных приемов, и всем я дала свои названия. Всего их десять. Я переступаю, потаптываю, покачиваюсь, проглаживаю, разминаю, растираю, поддавливаю, закручиваю, перекатываю и потряхиваю. Это только самое основное. Вместо того, чтобы, например, разминать, можно приминать или же обминать, и делается это по-разному. А еще я могу торкнуть.

— Торкнуть? — заинтересовалась Алена. — Викуль, это как?

— Это сложно, но попробую объяснить… Есть такие участки на теле, а иногда сразу два, окольно связанные друг с другом, которые для нас что-то вроде ключа или вроде проводника к чему-то. На них можно воздействовать. Одни приходится поддавить, по