Мужчина для сезона метелей - Вера Копейко

— Иногда мне кажется, — услышала она голос Тамары Игнатьевны, — что главное дело моей жизни — воспитывать всех детей в роду Борзовых. Полину, тебя, твоего сына… Мне это не в тягость, знаешь, во мне нет ничего от бабушки, я — мать от рождения. Но мне кажется, тебе пора расстаться со своими БАДами. Ты, конечно, неплохо зарабатываешь, но ведь на самом деле не думаешь, что с твоей помощью все пьяницы протрезвеют навсегда?

— А что мне тогда делать? — спросила Гутя.

Тамара Игнатьевна фыркнула:

— Ну… хотя бы продавать биотуалеты вместе с расходными материалами — специальной жидкостью и шампунем, который пахнет розами.

— О-ох, — простонала Гутя. — От вас, Тамара Игнатьевна, — как можно строже начала она, — всегда услышишь что-то приятное. — Гутя поморщилась. — Шутите, да?

— Да нет, нисколько. Рассказываю, что бывает. Моя бывшая коллега в восторге: ее зять — дилер голландской фирмы по всему Нечерноземью. Его люди и сам, конечно, хорошо зарабатывают на них. Могу составить протекцию, тем более что ты — санитарный врач.

— Благодарю, — бросила Гутя. — Но я пока не готова. — Она скрестила руки на груди, словно отгораживаясь от такого предложения. — Лучше я подумаю о твоем первом, самом пристойном, предложении — преподавать в колледже.

Обычно вечерняя пикировка с бабушкой была для Гути расслабляющей гимнастикой, после которой спокойно спится. Но сегодня что-то мешало. Как будто словесный пинг-понг мешает вспомнить о чем-то важном, потом подумать. Для этого ей нужны покой и уединение, но традиция вечернего чаепития с разговорами не позволяла уйти из кухни и побыть одной.

Наконец Гутя легла на диван, она приняла позу одалиски, как называла ее Тамара Игнатьевна: на боку, пола длинного халата откинута, обнаженное бедро открыто. А голова покоится на трех тугих подушках в гобеленовых чехлах.

Гутя лениво щелкала кнопками пульта, гоняя по экрану картинки с разных каналов. Она спрашивала себя: неужели никогда больше не увидит его? Ну и что? Зачем ей его видеть?

Жаль. Почему жаль? Да потому что он похож на того, кого она всегда хотела видеть рядом с собой. Спокойный, невздрюченный, как Сергей. Прожив достаточно много времени без него, сама с собой, Гутя поняла, что на самом деле мощная энергия мужа подавляла ее. Никогда больше она не собиралась оказаться рядом с похожей атомной станцией. Она ему была не просто женщина, жена, мать его ребенка, но еще и подружка для игр, причем опасных. Только рассматривая свою жизнь издали, Гутя поняла, что Сергей никогда не боялся за нее, потому что никогда не испытывал страха за себя. Он отказывал всем в этом естественном чувстве.

Тест за тестом — машины, лыжи, парапланы… Чего только не испытывал он. То, что с ним случилось, могло произойти везде — на земле, в воздухе, на воде. Когда ей сообщили о его гибели, она не удивилась, как будто ей сообщили результат: снегоход не прошел тест. Потом — испугалась. Но не того, что случилось с Сергеем, другого. Того, что если бы она поехала с ним, то Петруша остался бы сиротой.

Потом до нее дошло — это был последний тест, и странное чувство облегчения на миг — больше не будет никаких тестов. А уже следом — мысль: это последний, опасный взлет экстремала Сергея Михеева. Ее мужа.

Гутя наблюдала за Петрушей с тревогой — чей характер он перенял, с облегчением замечала, что мальчик тянется к животным, ему нравятся тишина и покой.

Она тоже хочет тишины, покоя? — спросила себя Гутя. Может быть, ей заняться биодобавками для животных? Вложить часть денег от страховки в эту новую сферу, а потом, когда Петруша вырастет, он сможет…

Размечталась, Петруше только шесть. Что будет, как — никто не знает. А если вложить деньги и они пропадут?

Гутя снова щелкнула пультом, на экране появилась картинка Москвы. Кремль, Красная площадь, снег. Как на открытке и так же уютно. Или на самом деле переехать к матери в Москву? Поселиться по месту прописки? Там ведь и ее дом тоже.

Гутя хорошо знала историю московской жизни Борзовых. Отсчет начинался с прабабушки, со старого дома в Никольском. Она застала ее на этом свете, в детстве часто сидела у нее на коленях — полных, теплых.

Никольское близко от Москвы, особенно эта близость стала очевидной всем в начале девяностых годов прошлого века, а подтверждением тому — цена за сотку земли. Борзовы очень удачно продали дом, когда начался ажиотаж — на месте подмосковных хижин, опережая друг друга, росли дворцы.

Борзовы купили квартиру в Измайлово, но очень скоро оказались окнами на шумный оптовый рынок. Развешанные тряпки полоскались на ветру, на солнце, на дожде, под снегом. Тягучие голоса торговцев, рев автобусов и надсадный вой буксующих машин вселяли естественное желание — сбежать. Но прошел слух, что рынок снесут, на его месте построят элитный спортивный комплекс. Стало быть, цена на квартиры в окрестностях поднимется. Борзовы, призвала Тамара Игнатьевна, надо затаиться и ждать.

Они сами от себя не ожидали, что окажутся такими тонкими специалистами по купле-продаже недвижимости. Но, как выяснили совсем недавно, пытаясь не отстать от моды и вникнуть, кто были их предки, убедились — в который раз! — что таланты не всходят на ровном месте. В роду обнаружились крепкие люди — можайские купцы.

Поехать жить в Москву? — снова спросила себя Гутя. Мать предлагала: «Перебирайся, устроишься на работу… Петруша будет учиться в московской школе. Есть знакомые в престижной гимназии».

Может быть, на самом деле — взять и поехать? Тогда не надо думать о мужчине, с которым они снова встретились — на покатушках. Это хорошо, что Славик отвлек, она не успела дать свой телефон.

Вспомнив об этом, Гутя почувствовала тянущую боль в сердце. Ага, не дала, а сама каждый день ждет, что он позвонит.

Гутя вскочила с дивана и кинулась в кухню.

— Послушайте, Тамара Игнатьевна, — торжественно-шутливо произнесла она. — А что, если я поеду к Полине, устроюсь в Москве на работу и…

Тамара Игнатьевна чуть не поперхнулась чаем.

— Вперед, дорогая. Если хочется — почему нет? Всякий опыт полезен, если он не смертелен.