Отпускай - Ольга Сурмина

— Ну а что? — Девушка закатила глаза. — Может ты как раз напрашивался, чтоб тебе за твои действия по щеке вдарили, я ж не знаю. У тебя длинные волосы. Мелькали мысли, что ты… пассивный, может. Может, любишь страпон, который твоя обожаемая Эмма не может себе позволить, потому что дистрофик.

В ту же секунду Нейт откинулся, и громко, раскатисто рассмеялся.

— Два пряника. За смелость надеть на себя эту штуку. — С усмешкой продолжал он. — Если бы я увидел на тебе это, решил бы, что ты хочешь расстаться. Очень необычным способом.

— Ладно, я поняла. — Бел прикрыла глаза. — Что тогда тебе надо? Давай проясним сразу. На что, извини меня, у тебя «стоит»? Чтобы в следующий раз скандалов не было.

Штайнер жутким взглядом уставился на круглые заготовки для хинкалей. Зрачки скользили по столу, и натыкались то на фарш, то на ложки с вилками, то на встроенную плиту. Казалось, мужчина проваливался в мысли, и пульс медленно учащался. Сознание раздирала одна и та же картина, которая уже несколько недель всплывала в уме, когда речь заходила о сексе.

Картина, о которой никто не должен был знать. Грустная, стыдная, и печальная.

Он представлял рабочий кабинет. Широкий письменный стол, ноутбук, куча тубусов и ватманов в углу. Шелест зелени на раскидистых деревьях за прозрачным окном. Запах бумаги. Какой-то говор в коридоре.

Он представлял, как ласково смотрел вниз. Нежно гладил по голове светлые волосы, зарывался в них пальцами. Гладил, пока она с дрожащими ресницами пыталась затолкать себе в глотку его член. Затем пыталась отдышаться, и меж губой и головкой сверкала тонкая ниточка слюны.

Раньше она часто так делала дома. Но сейчас, почему-то, Нейт не мог вспомнить в деталях ни один раз. Тяжелая фантазия была сфабрикована воображением практически с нуля. Она… смотрела на него снизу вверх. Тяжело дышала, старалась, держалась за его штаны. Сидела так, пряталась под столом, и никто из-за его строения из посетителей её не видел.

Пряталась, и не могла встать. В голове Штайнера ноги девушки практически не работали, а руки были ничтожно слабы. Она даже не могла самостоятельно подняться, поэтому просто сидела, и смотрела на него. Держала во рту его член, а он её приобнимал. Успокаивал поглаживаниями, когда в кабинет кто-то входил. Утешал, и иногда отпускал короткие фразы, похвалы: «ты умница». «Продолжай, и после рабочего дня я тоже сделаю тебе приятно». «Не хочешь есть еду? Так тебе больше нравится?»

И она кивала на это.

«Нравится белок в таком виде?»

На это тоже кивала.

В своей голове Штайнер все-таки её кормил. Хотя совсем не так, как можно было бы подумать. При всем при этом мужчина не видел себя её господином, и не мыслил себя таким. Скорее был некой… деформированной версией отчима. Воспитателя. Отвратительно заботливый, своеобразно нежный «родитель». Он с улыбкой стирал остатки спермы с её губ мягкой салфеткой, и продолжал «кормить» заново. Снова и снова.

А после работы он нес её домой. На спине, как когда-то давно. Заносил, сажал, раздевал. Нес в ванну купать, потому что пол в кабинете, все же, не очень чистый.

— Можно я попробую? Не помню, нужно солить тесто для хинкалей, или нет. — Белита потянулась ко краешку раскатанного на столе съедобного «полотна», и тут же в воздухе её запястье схватила холодная железная рука.

— Не. Трогай. — Процедил Нейт. Мираж перед глазами рассеивался. — Это моя кухня. Мои. Грёбанные. Хинкали. Не смей лезть в мой процесс готовки. Вообще не подходи ко мне, когда я готовлю!

— Да что ж!! — Бел нервно одернула руку, затем отошла на пару шагов. — Ты ненормальный. — Она резко выдохнула, развернулась, и пошла прочь с кухни.

— Вот и прекрасно. — Процедил Штайнер себе под нос. — Шуруй отсюда, ненавижу, когда лезут под руку.

Он усмехнулся, стискивая зубы. Еще Нейт ненавидел, когда бесцеремонно влезали в театр фантазий, в который он только успел окунуться. Теперь молодой человек остался один.

Можно возвращаться.

Умелые руки на автомате заворачивали фарш в мешочки, так быстро, словно Штайнер делал это каждый день. Пальцы в муке формировали ножку, и очередной хинкаль отправлялся в сторону.

В крупной, железной кастрюле закипала вода. Иногда Нейт отвлекался, и шумовкой помешивал её, чтобы раскручивалась воронка. Через пару минут в эту воронку окунулись первые мешочки, и тут же раскручивались по часовой стрелке, утопая в кипятке.

* * *

Она так и стояла посреди коридора, со злостью глядя в пол. Что он возомнил о себе? Это его обычное поведение? Почему на работе Штайнер комфортный, улыбчивый, а дома тиран и отчаянная домохозяйка в одном лице? Тело захлестывала ревностная обида. Проблему половой жизни не решили. Помириться — не помирились. О какой «счастливой новости» может идти речь, когда все так? Время идет. В какой-то момент беременность станет заметна.

И тогда он либо принимает эту беременность, либо все идет прахом. Четыре недели, и шесть недель — не такая уж большая разница. Такой как Нейт обязательно подумает, что все случилось там, в отеле. Подумает, и… что потом? Предложит аборт для «своего» нерожденного малыша?

Не помня себя от злости, Бел ударила кулаком стену коридора. Вроде бы… он не должен так сказать. Дети не спрашивают, когда появиться, хоть «случайности и не случайны». А если даже, каким-то образом Штайнер что-то такое ляпнет, Кин обязательно скажет, что аборт ей противопоказан, по медицинским обстоятельствам. Ему придется это принять. Придется, хочет он это, или нет.

Будет лепить свои хинкали для ребенка, а не для полудохлой дуры, которая крутит им, просто похлопав глазами. Если Нейту жизненно необходимо о ком-то заботиться, пусть это будет малыш. Тогда, хотя бы, польза.

И вообще, кто ест хинкали на завтрак? Не жирно?! Жирно, но… за то сытно.

Сперва Белита радовалась, что с таким мужчиной не придется готовить самой. Потом, в какой-то момент, почувствовала себя странно. А сегодня поняла, что на кухню ей вообще путь заказан. Хорошо это? Плохо? В любом случае придется принять.

Как и нездоровую привязанность к угрюмой инвалидке.

Сверху послышался шорох. Медленно, ступенька за ступенькой, вниз спускалась Эмма. Как ни странно… в джинсах, с квадратными нашивками на коленках из бежевого хлопка в розовый цветочек. В белой рубашке с оборочками и бордовой, тканевой куртке нараспашку, которую украшали детские, неуклюжие, накладные карманы с ушками зайцев. Носик, по замыслу, был черной блестящей пуговкой.

Она в своем духе. Настолько приторно-непосредственном, что Белиту начинало подташнивать.

В