Свитки Магдалины - Барбара Вуд

Он вскочил и чуть не закричал. Пот лился с него градом, одеяла промокли насквозь.

– Бесконечные века страданий, – прошептал он в темноту. – И все из-за одной этой строчки. Боже мой, это ведь можно было исправить! – Он закрыл лицо руками и заплакал.

К рассвету Бен совсем измотался и чувствовал себя так, будто не сомкнул глаз. Он хотел привести себя в порядок и подготовиться к наступавшему дню, но воспоминания о ночных кошмарах не выпускали его из своих тисков. Стоя под сильной струей горячего душа, он размышлял о символичном значении своих снов и никак не мог понять, с какой стати они именно сейчас вернулись к нему после столь долгих лет.

Бен не стал убираться в квартире, где царил полный беспорядок, не стал кормить Поппею, требовавшую еды, и в трансе сидел с чашкой прокисшего кофе. Перед его глазами мелькали эпизоды из снов – странно и жутко чередовались сцены смерти, пыток и скотства. Ему становилось дурно, внутренний холод, оцепенение сковывали его. Он чувствовал себя так, будто сам лично за одну ночь испытал боль и унижения каждого еврея за всю историю, насчитывавшую две тысячи лет.

– И все это из-за одной строчки в Библии, – пробормотал он, сидя перед чашкой кофе. – Давид, почему ты так поступаешь со мной? Почему я вынужден так страдать?

Перед его тусклым взором стоял образ Давида бен Ионы – смуглого красивого еврея с серьезными задумчивыми глазами. Он не был сплошным призраком, а туманной, прозрачной фигурой, напоминавшей мираж и пустыне. Бен равнодушно смотрел на него. Говорил без чувства. «Если бы я только знал, почему ты выбрал меня, я, быть может, вынес бы все это. Но я ничего не знаю и, видно, схожу с ума».

Бен медленно встал и прошел в гостиную. Он прилег на диван и сложил руки под голову. Возможно, при дневном свете ему удастся лучше выспаться.

Но выспаться не удалось: снова снились сны. Причем такие яркие, будто все происходило наяву. Бен вернулся в Бруклин вместе с матерью, его рвало в ванной комнате. Мать снова начала рассказывать о концентрационном лагере – она повторяла и повторяла свой рассказ, словно душевнобольная женщина. Она рассказывала о зверствах, о которых четырнадцатилетнему Бену было невмоготу слушать. Эти рассказы уже не в первый раз вызывали у него подобную реакцию. А Роза Мессер все время причитала: «Бенджамен, ради своего бедного покойного отца ты должен стать раввином. Он погиб в борьбе за евреев. Теперь ты должен стать на его место и бороться с гоями».

Бен всегда понимал, что его мать в Майданеке в некоторой степени лишилась рассудка. Он видел, что с каждым годом она все больше теряла душевное равновесие. Но почему ее плач вызывал столь неистовую реакцию, почему Бен открыто стал попрекать мать ее драгоценным иудаизмом, он так и не понял.

– Знаешь, Бенджи, – говорил Соломон Лейбовиц во время их последней встречи, – ты еще не уяснил себе, почему собираешься отказаться от иудаизма.

– Я не говорил, что хочу отказаться от него. Я все равно останусь евреем.

– Но не ортодоксальным, Бенджи. А это значит, что ты совсем не будешь евреем. Ты оставил Тору и синагогу, Бенджи. Я просто не понимаю, почему ты это сделал.

Бен чувствовал, что внутри его гложет странное неверие в свои силы. Как объяснить лучшему другу, дать Соломону понять, что ради того, чтобы уйти от безрадостного прошлого, ему надо оставить иудаизм? Ибо и то и другое для Бена неразрывно переплелось – иудаизм и несчастье.

– Это погубит твою мать, – говорил Соломон.

– Она испытала и более страшное.

– Это правда, Бенджи? Это правда?

Это окончательное расставание с Соломоном стало самым тягостным событием в жизни Бена. А теперь он, лежа на диване, испытывал мучительную боль от непрестанного натиска кошмаров, на него снова хлынули мучительные воспоминания о Розе Мессер и Соломоне Лейбовице.

В последнем сне Бен встретился с Давидом. Этот симпатичный еврей с бородой и в изящных одеждах сказал на арамейском языке: «Ты еврей, Бенджамен Мессер, один из избранных Богом. Ты неверно поступил, бросив свой народ из-за малодушия. Твой отец погиб, борясь за достоинство евреев. А ты бежишь от этого достоинства, будто от чего-то порочного».

– Почему ты преследуешь меня? – воскликнул Бен во сне.

– Я тебя не преследую. Этот ты сам преследуешь себя. Глава двадцать седьмая, стих двадцать пятый.

Бен проснулся, когда зазвонил телефон. Он невнятно буркнул в трубку. Донесся четкий и ясный голос профессора Кокса. Был уже день, а Бен не явился проводить занятие. Это уже третий раз. Что случилось?

Бен слышал, как вполголоса ссылался на болезнь, затем согласился встретиться с профессором в пять часов в его кабинете. Если имеются личные проблемы, если необходимо заменить его другим преподавателем… это очень непохоже на тебя, Бен…

– Да, да. Спасибо. Я приду в пять часов.

Бен повесил трубку и отпрянул от телефона. Мучила головная боль, но еще сильнее заболело в животе. Не обращая внимания на это, он вошел в кухню и стал искать, что бы поесть. Он нашел банку с консервированным супом, вылил его в кастрюлю, поставил ее на плиту и ушел.

Никогда в жизни Бен не чувствовал себя так плохо. Его состояние было хуже физического дискомфорта – тяжело и муторно было на душе. Бен чувствовал себя совсем больным, он заразился жуткими кошмарами, которые только что пережил.

Бен снова тяжело опустился на диван и смотрел перед собой, словно ослепленный. Он невероятно устал. Часы на противоположной стене показывали, что через час принесут почту. Еще один час – и он сможет снова побывать в Иерусалиме, жить жизнью Давида, убежав от настоящего. Придется выдержать мучительный час, пока не принесут следующий свиток. А что, если Уезерби больше ничего не нашел?

Бен протер глаза кулаками. Где-то на прошлой неделе Уезерби утверждал, что найдены еще четыре свитка. Когда это было? Неужели Бен уже прочитал их?

– Боже милостивый, не дай этому произойти, – прошептал он. – Не дай случиться такому, чтобы свитки закончились до того, как я не прочитаю их все. Я должен узнать, что Давид пытается сказать мне. Я хочу знать, почему он выбрал меня.

Час прошел в грезах о древнем Иерусалиме. Закрыв глаза и откинув голову назад, Бен почувствовал, что медленно погружается в другой мир. В западном Лос-Анджелесе шел серый дождь, но в Иерусалиме стояла жара и ярко светило солнце. Улицы покрылись пылью, кругом все время жужжали мухи. Собаки спали под скудной тенью, а попрошаек нигде не было видно. Бен гулял со своим другом Давидом, оба шли к воротам, которые вели в сады за пределами города. Они пойдут по дороге, ведущей к Ветани,^[34] перейдут Кедрон^[35] и навестят старого торговца на Масличной горе. Возможно, они выпьют вина в тени оливкового дерева и, смеясь, будут коротать часы досуга. Было хорошо провести день вместе с Давидом, и Бену не хотелось, чтобы этот сон наяву закончился.