Волчья ягода - Наталья Юрай

Золик обернулся, и блеск в его чёрных очах был похож на еле сдерживаемую злость. Или отчаяние?

В самой большой комнате терема бы накрыт стол, который по количеству яств мог бы переплюнуть какой-нибудь средней руки банкет. Во главе, как и полагается мужу, сидел Иван. По обе стороны зятья — Сокол и Орёл.

— А вроде как женщинам за общий стол нельзя, нет? — тронула я Золика за руку.

— У Марьи свои порядки, — ободряюще улыбнулся ворон, и чуть подтолкнул меня вперёд, — с того конца садись.

Явилась и Моревна в своём удивительном сарафане и расшитом затейливой вышивкой головном уборе. Никто не ел, все ждали сигнала от хозяина, а Иван, явно наслаждающийся властью, медлил, при этом бросая частые взгляды в мою сторону.

Они сидели друг напротив друга — муж и жена, и мне казалось, что между ними зреет противостояние, природа которого стала понятной после беседы с ведуньей-богатыркой. Марья, хоть и хорохорилась, любила мужа и, наверное, как многие женщины, мечтала стать полной дурой, чтобы не видеть примет низменных желаний, черного нутра, нечестности в поведении такого близкого к сердцу человека. Должно быть, осознание неверного выбора мучило её, но требования тела пока звучали громче шепота предчувствий.

Милостиво взяв ложку и зачерпнув из большой глиняной миски, Иван разрешил приступать к еде, и стол ожил, к хлебу и пирогам потянулись руки, зажурчали напитки.

— Вижу, дом гостями прибывает, Марьюшка? — княжич немного перебирал с пафосом, но его мужская красота притягивала взгляд и немного отвлекала от тона произносимых фраз.

— Сложил батюшка терем во мою потеху, вот и тешу себя, милый друг.

— Хороша потеха, — муж сдержал уязвлённое самолюбие, но всё равно постарался уколоть — красну девку в дом к молодцам привесть.

Я уже было открыла рот для язвительного ответа, но опередила Моревна.

— Молодцам? — наигранно удивилась она. — Мужей добрых, о здравии жён пекущихся, вижу, а из неженатых парней у нас только конюхи да подпасок.

Иван сверкнул глазами и принялся жевать, его зятья посматривали на меня, однако кроме пустого любопытства их взгляды ничего не выражали, ну и хорошо. Только Золик выделялся из этой неприятной компании. Ел молча, в разговоры не встревал, но его улыбка — одними уголками губ — лишила дара речи молоденькую служанку. Погоди, красавчик, разгадаю я и твою тайну.

— Это вот рогоз, а это кровянка, — Марья, одетая в свой ведовской костюм, вела меня вдоль стены, на который были развешены пучки трав.

Она сорвала сухой бутончик и, растерев его между пальцев, понюхала.

— Ягодный дух, сладкий, на-ка то.

Я вдохнула сухой аромат и зажмурилась. Лето, солнце, зелёная поляна...

— Тоскун-трава, — ведунья поднесла к моему носу несколько сухих былинок.

Запах и вправду был какой-то уж больно густой и грустный.

— А волчьи ягоды у тебя есть? — спросила я без всякой задней мысли, но Марья сменила тему.

Она подошла к знакомому мне котлу, который появился в ее лаборатории вместо кровати, и кинула горсть травы в закипающую воду.

— Гляди...

Я наклонилась и увидела Волче. Он стоял голой мощной спиной ко мне на заснеженном берегу какой-то речки и, зачерпнув бадьёй в проруби, опрокинул на себя ледяной поток. Закрутил головой, отфыркиваясь и отирая ладонью лицо.

Можно было не сомневаться, что Марья забавляется, наблюдая за моей реакцией, но сдержать судорожный вздох было трудно: не каждый день видишь столь совершенное мужское тело во всей красе.

— Мавок забавит, дурень. Утянут в омут и сгинет добытчик. А вот еще, гляди, — богатырка повела рукой сквозь поднимающийся пар, и я увидела Славку, разморившегося в бане. Да что же это...

Стало жарко, будто сидела рядом, и я оттянула ворот рубахи, чтобы вздохнуть глубже.

— А вот на-ко то! — пролетела рука над котлом, и в темной глади показался Золик.

Нет, я не сразу узнала в этом тонкокостном совершенстве, подкидывающем вверх тяжёлую булаву, своего ворона. Раздевшийся до пояса восточный красавец был чуть субтильнее Мстислава и менее могуч, чем Волче, но лепили его со знанием дела — всего было в меру. Гибкий и сильный, смуглый мужчина тренировал мышцы, отрешенно глядя в пустоту перед собой, и если бы в моем сердце нашлось местечко, я бы втащила туда Золика.

Вдруг изображение с поверхности черной воды исчезло, и Марья задумчиво потерла подбородок.

— Налюбовалась?

— Ну... да...

— Вот она — беда твоя. Всех желаешь.

Будто пощёчину отвесила. Отец часто называл меня влюбчивой вороной, несколько раз я всерьез собиралась замуж, а потом внезапно остывала, руша все планы.

— Мечешься, — Моревна внимательно смотрела в мои глаза, пытаясь что-то нащупать. — Пристанище найди, стёжку свою.

— А ты? Не мечешься? Ивана-то ради постели возле себя держишь?

Марья вскинула голову, и полупрозрачный экран застелил всё пространство: я видела прижигаемое полуденным солнцем поле, на котором лежали сотни мертвых воинов, кружили в дрожащем от жары воздухе стервятники, рыскали голодные шакалы и лисицы, слакивающие лужицы человеческой крови.

Хрупкая спина женщины, сидящей возле мертвеца, вздрагивала от рыданий. Тонкая кольчуга поблескивала на солнце, непокрытая голова пушилась взлохмаченными влажными волосам, текла вниз и укладывалась на землю кольцом тугая пшеничная коса.

Я хотела заглянуть в лицо, но не знала, как повернуть видение.

Откуда-то, словно из-за глухой стены, раздался голос богатырки:

— Ступай!

И я пошла.

Было очень жарко, стрекотали в невытоптанной ещё кое-где траве одуревшие кузнечики, девушка, оплакивающая потерю, была на расстоянии вытянутой руки, но прежде я задержала взгляд на убитом.

Высокий темноволосый витязь смотрел в небо карими застывшими глазами. Вскинулись в последнем удивлении густые прямые брови, на усах и короткой бородке запеклась кровь. Красивый был мужчина. Совсем молодой.

— Милая, — обратилась к незнакомке, и она повернулась на звук, но смотрела сквозь меня.

Сколько было Марье? Семнадцать-восемнадцать? Если сейчас она вошла в пору женского расцвета, то тогда была пленительна юношеской красотой нераспустившегося бутона. Синие заплаканные глаза и лучики слипшихся от слёз ресниц делали богатырку похожей на фарфоровую куклу.

Кряжистый, еле передвигающий ноги мужчина средних лет подошел к девушке и положил на плечо руку.

— Буде, Марьюшка. Пора тризну собирать.

— И я с ним в огонь сойду, батюшка! Не жить мне без него!