Даже когда я уйду - Николь Фиорина

class="p1">Двумя руками Итан снова развел мне ноги и впился жадным языком в мое естество: бедра беспомощно отдались его рту, прося добавки. Его щетина щекотала внутреннюю сторону бедер, язык проводил по клитору – туда и обратно. Тело затряслось под его умелыми движениями. Я больше не хотела отпрянуть от него.

– Ты такая сладкая, – простонал он. – Кончи для меня, Мия.

Итан сунул в меня два пальца, и стенки мои сжались. Я так его хотела. По клитору прошлись зубы, и я зажмурилась и представила зеленые глаза, коричневые волосы и татуировки, а потом наконец оказалась в том месте, куда так хотела попасть. Но, когда до той самой точки осталось совсем немного, Итан остановился. Все откатил.

Я услышала, как он разрывает упаковку презерватива. Сердце сдавило. Итан приподнялся и прижал свой толстый, покрытый резинкой член к моему входу. Рука его теребила мой клитор, перебирая комок нервов двумя пальцами.

– Твой ход, Джетт. – Он словно бросал мне вызов, и сердце застучало в груди.

Я не могла его поцеловать. Не могла его трахнуть. Он воспользовался преимуществом, набросился на меня, когда я была беззащитна. Тело мое требовало разрядки, разум метался в дразнящем беспорядке. Руки Итана провели по моим бедрам, и я подалась вперед. Головка его члена будто бы проверяла меня.

Я опустила бедра, и член его скользнул по моему клитору. Итан нахмурился, но не перестал двигаться.

– Позволь мне войти.

Я затрясла головой. Глаза жгло, грудь сдавило, и я пыталась выровнять дыхание. Я сдвинула колени и провела ладонями по лицу, чтобы остановить рвущиеся наружу слезы.

Какой в этом смысл?

Мое недоумевающее тело затряслось, из глаз хлынули горячие слезы.

– Мне так жаль, – рыдала я. – Я люблю его.

– Да, это я уже понял. – Итан наклонился вперед и поднял свои трусы, тут же их надев. – О чем я только думал?

Он рассмеялся, но в голосе его звучала лишь боль.

– Ты не понимаешь.

– В этом ты права. Не понимаю. Но все хорошо. Я-то переживу… но ты? – Он покачал головой, а потом натянул футболку через голову. – Оливер Мастерс утащит тебя на самое дно. Это в его крови. Я читал его дело. Он не знает, как жить иначе, он разрушает все, к чему прикасается. И ты, Джетт… ты тоже станешь очередной его жертвой.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – прорычала я сквозь сжатые зубы.

Он схватил со стула штаны и пожал плечом, усмехнувшись.

– Да, точно. Я ведь чертов лгун. – Он навис надо мной, полностью одетый, и окинул взглядом мое дрожащее обнаженное тело. – Но скажи мне вот что, да? Когда он заставил тебя в последний раз чувствовать себя вот так? Когда он в последний раз касался тебя так, как касался я? Ответь мне, Мия. Помоги мне понять! Когда он, блин, подарил тебе удовольствие, а не боль!

Я подскочила на месте, уперев ноги в мрамор и толкнув Итана в грудь. Тот устоял.

– Убирайся!

– Осторожнее, Джетт. – Итан сделал шаг назад. – Ты отталкиваешь от себя единственного человека, которому на тебя все еще не плевать.

– Я сказала, убирайся!

Итан открыл дверь, и что-то на полу привлекло мое внимание. Итан наклонился, чтобы поднять это – я так и не увидела, что именно, потому что он стоял спиной ко мне. Я осмотрела комнату в поисках рубашки. Когда Итан обернулся, я только успела влезть головой в белую футболку – он что-то бросил в меня.

Я на автомате поймала это что-то. А когда распахнула ладонь, сердце мое ухнуло вниз. Потому что там, на моей ладони, лежала бумажная оригами-роза. Склеенная. Та самая.

Глаза наполнились слезами, подбородок задрожал. Я провела кончиками пальцев по листьям, на которых рукой Олли было написано: «Разрывы видно, но сквозь них пробивается свет».

Пятнадцать

Назови меня преступником, что убивает ее боль

трясущимися руками и губами в форме лезвий.

Оливер Мастерс

Олли

Выходные я провел у Зика.

Спрятался от всего мира. А заодно и от Мии.

Я начал работу над проектом Зика под названием «почини Олли и Мию» – склеивал кусочки бумажной розы, но лишь после того, как Зик устроил небольшую истерику. Когда я пытался склеить оригами в последний раз, кусочки с легкостью совпадали. Возможно, им просто нужно было время. Или мне требовалось нужное настроение. Как бы то ни было, я не собирался сдаваться без боя.

За нас с Мией стоило бороться. Мы были предназначены друг другу. Такая вот штука, эта любовь: раз дотронется до тебя, а потом уже никогда не оставит. Она поселится в каждом твоем вдохе. Попадет под кожу. Проникнет так глубоко в душу, что останется там на веки вечные. И ты проведешь остаток жизни, питаясь этим прекрасным чувством и боясь, что однажды оно тебя покинет.

Но любовь никогда тебя не покидает. Она будет прятаться за каждой временной эмоцией, пока ты не заслужишь вернуться в ее объятья. И, черт побери, Мия того заслуживала.

У доктора Конуэй были все ответы. Каждый день той недели я приходил к ней в кабинет – даже в те дни, когда назначений не было. Мы практиковали медитацию. Устаканивали контроль. Она вытаскивала меня из наиболее травматичных воспоминаний, но я научился встречать их грудью. Научился их отпускать.

Но сегодня все было иначе.

– Давай передохнем, Олли. Ты себя так угробишь, – сказала она, как только я вошел к ней в кабинет во время обеда.

Я опустился на диван и откинул голову назад.

– Нет уж, это работает. Я готов.

– У тебя через пару часов групповая терапия.

Я открыл глаза и уставился в белый потолок, а потом провел рукой по подпрыгивающему колену.

– Если мне еще хоть секунду придется провести в этом аду… лучше прибейте меня просто так, чтобы я не мучился.

– Не говори так, – прошептала Конуэй.

Я поднял голову и посмотрел на нее.

– Как так? Вы и понятия не имеете, в какой битве я принимаю участие каждый проклятый день. То меня шатает туда-сюда, то мне все безразлично. То больно. Кажется, что я больше не знаю самого себя.

Я подался вперед и уткнулся локтями в колени, продолжив:

– Даже на таблетках каждый шепоток кажется криком. Каждый толчок – ударом. Каждый взгляд – обвиняющим. Каждая улыбка – и я словно пьян. Стоит любой девушке на меня подышать, и мой дружок тут же проявляет интерес. Простите за это. Того, что делало меня счастливым, больше нет, а все остальное вытягивает из меня жизнь. Я устал разрываться, устал чувствовать все и не чувствовать ничего. В одну