Громкий развод - Анастасия Ридд

Интересно, я когда-нибудь перестану думать о ней как о своей жене? Этот собственнический инстинкт когда-нибудь отпустит?

— Здравствуй, Богдан, — голос тихий, безжизненный.

Может быть, ей так же больно, как и мне сейчас? Может быть, это все — чудовищная ошибка. Может быть, у нас еще есть шанс…

— Богдан Игоревич, Аделина Юрьевна? — сотрудница ЗАГСа в нелепом зеленом костюме приглашает нас в кабинет, обрывая все мои мысленные «может быть».

Говоров рвется следом, но Аделина останавливает его взмахом руки.

— Не надо, Женя, я сама. Спасибо, — к моему удовольствию, это звучит как вежливая просьба пойти на хрен.

— Мы приняли ваше заявление. У вас было время, чтобы как следует подумать, — говорит администратор, когда мы присаживаемся на стулья в кабинете. — Ваше желание расторгнуть брак окончательное?

Я молчу. Смотрю на Аделину. Она все еще бледна, но теперь на ее щеках аллеют два красных пятна, ресницы подрагивают, губа закушена.

Она набирает в легкие воздух, но я перебиваю, обращаясь к сотруднице ЗАГСа:

— Извините, можем ли мы поговорить наедине?

Женщина недовольно поджимает губы, будто бы я сказал что-то в высшей степени глупое.

— У вас есть пара минут. После вас еще запись.

Как типично. Запись, поток. Разводятся сейчас едва ли не чаще, чем женятся. Уверены ли мы, что хотим стать частью этой неутешительной статистики?

Я не уверен.

Когда мы останемся одни, я осторожно касаюсь сцепленных в замок пальцев Аделины. Они холодные и гладкие. Мне хочется накрыть их ладонью и согреть. Сжать. Поднести к губам. Поцеловать.

— Лина, ты уверена, что хочешь этого? — спрашиваю тихо, прочистив горло. — Потому что я не хочу. Для меня ты — моя жена. Я… Да, черт, я не знаю, смогу ли я когда-нибудь перестать думать о тебе, как о своей жене.

— Мы уже решили, — она поднимает на меня выразительные глаза, в которых застыли слезы.

— Нет. За нас решили. Но правда открылась. Ты все знаешь. Я… Я был глупцом.

Она еще сильнее закусывает губу, качает головой.

— Скажи мне, ты скучаешь по нам? Хоть немного? — я перевожу дыхание. — Потому что я думаю о тебе постоянно. Закрываю глаза перед сном — мечтаю обнять тебя. Вижу тебя по ночам. Разочаровываюсь каждое утро, когда постель рядом оказывается пустой…

— Перестань, — просит она дрожащим голосом. — Зачем сейчас все это?

— Лин, я все еще люблю тебя, — срывается с моих губ отчаянное признание. — А ты?

В ее глазах вспыхивает огонек, но Аделина быстро тушит его. Отводит глаза.

— Я не могу, Богдан, — говорит на выдохе. — Больше не могу. Я устала. Я измотана и опустошена. Мне жаль, мне правда жаль, что Дима оказался двуличным и жестоким. И я рада, что ты смог вывести его на чистую воду. Но я хочу обо всем забыть. Пожалуйста… — наши глаза вновь встречаются, и в ее я вижу мольбу и печаль. — Не делай все это для меня еще сложнее.

Я закрываю глаза. Сглатываю. Позволяю ее просьбе осесть в моих горящих легких, в желудке, который сводит спазмом, в болезненно сокращающемся сердце…

— Ваш развод оформлен. Имущество разделено согласно вашего нотариального заявления. Всего хорошего.

Покинув ЗАГС, я запрыгиваю в машину и какое-то время неподвижно сижу, тупо глядя перед собой. Ни черта не вижу, разрывающийся от звонков и сообщений телефон воспринимается как белый шум, кровь разносит по телу боль и шок. И еще осознание, что я только что совершил самую большую ошибку в своей жизни.

Развод — это точка, чтобы можно было начать новое предложение? Чушь собачья. В миллионах случаев может быть правдой, но у нас с Аделиной — ошибка. Чудовищная. И в чем-то фатальная.

Я обещал ей, что не отпущу. Отпустил. Еще одно нарушенное слово, еще одна поруганная мечта, еще одно несдержанное обещание. В кого я, черт возьми, превратился?

Утром, подбадривая себя, планировал какие-то дела на вечер, но сейчас понимаю, что ни на что не способен. Хочется банального: напиться и забыться. И я впервые с того момента, как братец и Эльза опоили меня, не отказываю себе в этой слабости — завожу двигатель и еду прямо в любимый бар, хотя на часах еще рабочее время. И плевать. Работать я не смогу. Кому какое дело во сколько я буду напиваться?

В баре в этот час немноголюдно и тихо. Приглушенно играет музыка, персонал готовится к напряженному вечеру.

— Виски. Двойной, — бросаю знакомому бармену, усаживаясь на высокий стулу барной стойки.

— Сложный день? — спрашивает он, снимая с полки нужную бутылку. Выдержанное пойло. Двадцатилетнее.

— Бывало и получше, — соглашаюсь мрачно.

Передо мной появляется стакан с виски. Опрокидываю его в себя одним махом, морщусь, ощущая, как огненная жидкость опаляет горло и несётся вниз по пищеводу.

— Повтори.

— По какому поводу праздник? — знакомый голос доносится откуда-то из-за спины. — Или это не праздник, а похороны?

Поворачиваю голову как раз в тот момент, когда рядом со мной на стул усаживается Андрей Миллер. Ему единственному успел написать, что буду здесь, но не ожидал, что он появится так скоро.

С Миллером у нас было несколько совместных проектов, и даже несмотря на то, что у него появились свой транспорт и свои склады по всей стране, он до сих пор пользуется услугами моей компании для перевозки крупных грузов. А у него они преимущественно крупные — он занимается масштабной стройкой и материалы везет буквально отовсюду. А еще мы с ним дружим. Сложно назвать его лучшим другом — в бизнесе такое редкость. Но среди тех, к кому я могу обратиться за советом или просьбой о помощи — он один из первых. Его люди помогали Паше распутать клубок из сорванных сделок и подстав. Сам Андрей звонил несколько раз после откровений Эльзы. И хотя в последнее время мы не виделись, потому что он был в Испании, ожидая пополнения в семье, мы были на связи.

— Ага, похороны. Моей семейной жизни, — отвечаю честно.

— Сочувствую, брат, — Андрей ободряюще похлопывает меня по плечу. — Я думал, ты со всем разобрался.

— Разобрался. Виновные будут наказаны, — цежу со злостью, которую думал уже смог перебороть.

— А Аделина? — спрашивает он проницательно, параллельно заказывая себе виски.

— Она решила, что порознь