Месть по-французски - Энн Стюарт

Жаклин понимала, что солгала Блэкторну. Она и себе лгала и до последнего момента верила в эту ложь. Но теперь ей стало окончательно ясно, что она не смогла бы убить себя. Не смогла бы выпрыгнуть на ходу из кареты или броситься с борта парохода в Северное море, даже если этот пароход и доставит ее в самую ненавистную страну на свете — Францию.

Она отказалась от мысли покончить с собой еще тогда, когда в ужасе смотрела на свои руки, испачканные кровью Мальвивра. Раньше Жаклин считала, что самоубийство будет наивысшей формой мести. Потом мысль о том, что у нее всегда в запасе есть этот вариант, перестала утешать ее.

Абсурд, конечно, считать, что сейчас ей так же плохо, как тогда, десять лет тому назад, когда душа ее обрушилась в темную бездну. Она пережила Мальвивра, хотя тогда казалось, что ничто уже не сможет ее спасти.

Жаклин пошла тогда к нему, потому что на заработанные таким ужасным способом деньги можно было накормить брата и скрыться от всемогущего Революционного комитета. Пошла, зажав в кулак свои эмоции, вернее — упрятав их в тот мрак и темень, которые когда-то именовались ее сердцем. Но она переоценила свои силы и недооценила свои чувства, которые, оказывается, еще не были убиты. Гнев. Ненависть. Месть. Она не учла, что Мальвивр — не тот нескладный, но добрый мясник, которому нужно было всего двадцать минут, чтобы удовлетворить свои потребности. И даже не пьяный распутный британский граф, алчущий девственниц и культивирующий жестокость.

Этот человек был трезв, могуч и невероятно жесток. Он ждал ее в лавке мясника, но в ней и следов-то месье Порше почти не осталось. Протухшие мясные туши убрали, в доме стояла мебель, которую рабочий люд не мог бы себе позволить. Мальвивру власть платила уже хорошо.

Он ждал ее в слабо освещенной комнате, рядом с ним на столике стояла бутылка вина.

— Закрой за собой дверь, — приказал он хриплым гортанным голосом.

Жаклин послушно исполнила, что ей было велено, и вошла в темную комнату, почти невидимая в отблесках камина. Было непонятно, помнит ли он ее. Может, именно торговля молодыми девушками — наряду со всем прочим — помогла ему подняться к власти?

Однако первые же его слова рассеяли ее сомнения:

— Предпочитаешь улицу заведению мадам Клод? Подойди ближе.

Жаклин застыла на месте, ноги ее стали просто свинцовыми.

— Ближе к свету, — сказал он. — Вот так, хорошо. Ну что ж, ты все еще вполне хорошенькая. Если бы не этот старьевщик, то тебя уже не было бы в живых. Я часто думал о тебе и сожалел, что этот жирный граф первым получил тебя, но вопрос был в деньгах. Он всегда самый важный. А кроме того, я знал, что мое время еще придет.

Ее рука сжала в кармане нож — нож, который она постоянно носила с собой. Чем больше он говорил, тем крепче она сжимала рукоятку. Ей стало ясно, что она не сможет лечь в постель с этим издевающимся над ней монстром.

— Мне нужно скоро возвращаться, — холодно сказала она. — Нельзя ли поторопиться?

— Скажите на милость, какое нетерпение! — продолжал дразнить ее Мальвивр. — А голос! Великолепный голос аристократки. Мои люди мне рассказывали, что тебя называют Уличной графиней. Я хочу слышать твой голос, пока буду с тобой развлекаться.

Жаклин задрожала и невольно отступила назад.

— К тому же, — добавил он, — тебе не к кому торопиться.

Она напряглась, ожидая, что он скажет.

— Жаль, что именно мне приходится сообщать тебе об этом, моя дорогая. Но что поделаешь. Твой брат мертв. По-видимому, этот дурачок наконец-то сообразил, что ты продаешь себя ради него. Этого позора он не мог вынести. Никто не знает точно, но думаю, что он бросился в Сену.

— Ты врешь! — воскликнула Жаклин дрожащим голосом. — Я видела его меньше часа назад!

— Этого времени ему хватило. Мои люди видели его тело на берегу. Твой брат мертв, графиня, он никогда не вернется. А ты останешься со мной и будешь делать все, что я прикажу. Иначе отправишься за ним следом. Итак, с чего начнем? — Он поудобнее устроился в кресле. — Почему бы тебе для начала не встать передо мной на колени?

Жаклин не пошевелилась.

— На колени, шлюха! — заорал Мальвивр.

Дальше в ее памяти был полный провал. Когда она очнулась, в руке у нее по-прежнему был зажат нож, все кругом было забрызгано кровью, а Мальвивр визжал тонким пронзительным голосом, как свинья под ножом мясника. Потом стало тихо. Жаклин уронила нож, повернулась и выбежала из дома.

Мальвивр не соврал ей. Брата она так и не нашла. Старьевщик сказал ей, что Луи исчез, как только она ушла. У нее отняли то, во имя чего она жила. Все остальное было неважно.

И все-таки прошло бесчисленное количество часов, прежде чем умерли последние остатки надежды. Спотыкаясь, она бродила по ледяным улицам Парижа и звала Луи. Ее никто не трогал, но никто и не откликался на ее отчаянный зов. Люди на улицах шарахались от нее, некоторые крестились, отгоняя дьявола, другие лишь плотнее закутывались в свои лохмотья. У бедняков сил и жалости не хватает на других.

Наконец, совершенно обессилев, Жаклин остановилась на мосту, над быстрой глинистой Сеной.

— Луи, — последний раз прошептала она сорванным голосом.

Она так и не поняла, что остановило ее тогда. Не надежда — она окончательно потеряла ее с исчезновением брата. Не религиозные убеждения, не страх, что за этот грех можно попасть в ад.

Скорее всего, как позднее решила Жаклин, этой нескончаемой ночью ее остановила горькая мысль — они не должны восторжествовать. Злые силы, сговорившиеся разрушить ее жизнь, не должны одержать победу. Они убили ее родителей, украли у нее брата, лишили ее всего, что давало ей покой и чувство безопасности. Эти силы провели ее через голод, холод, одиночество, отчаяние и — самое страшное — бесчестье. Она продавала за деньги свое тело, и возврата назад не могло быть.

Жаклин понимала, что может умереть сейчас, тогда сгинет под ударами судьбы еще одна душа. Однако если она не сдастся и будет продолжать борьбу, возможно, ее душа, как птица Феникс, возродится из пепла.