Повилика - Катерина Крутова

Ознакомительный фрагментподай мне сэра Уилсона. Его «Мир Диккенса» стоит у окна, где-то на верхних полках.

Наблюдая за мной с веселым нетерпением оседлавшего любимую волну специалиста, тесть барабанит пальцами по прикроватному столику:

— Ангус Уилсон. Желтый корешок, средний размер. Рядом с «Похотливым турком».

Я наконец-то нахожу искомое и успеваю передать книгу Роберу быстрее, чем Полина озвучивает интерес к откровенным приключениям англичанки в гареме турецкого султана. Лика хихикает над нами троими и убегает, влекомая требовательным окриком Виктории — беспечная дочь и ее свита позволили себе пренебречь нормами приличия и уклонились от обязательных лобызаний с хозяйкой дома.

— Я принесу вам чай в библиотеку, — бросает жена уже в дверях, и я благодарно киваю ее тактичности. Меньше всего мне хочется лицезреть ледяную глыбу тещи по другую сторону обеденного стола. Но воспаленное сознание тут же нашептывает: «Воздержись от еды и напитков в стане врага».

Пока месье Либар увлечен внучкой и Диккенсом, осматриваюсь с видом киношного шпиона. Дважды обхожу просторную комнату по кругу. Выглядываю через широкие стеклянные двери на террасу, бессистемно беру с полок книги, листаю и возвращаю на место. Замираю перед столиком с лекарствами тестя, стараясь найти в памяти информацию об их свойствах, побочных действиях и последствиях передозировки.

— Не мельтеши, — получаю в спину сухим профессорским тоном, сдобренным внимательным взглядом поверх очков.

— Не знаешь, чем заняться, почитай утренние газеты, — Робер кивает в сторону кожаной оттоманки, на краю которой лежит свежая пресса.

— Пани обычно знакомит меня с мировыми новостями после обеда. Сейчас, конечно, можно все найти в интернете, но разве это повод нарушать давние семейный традиции, — поясняет месье Либар.

Мягкое интимное «пани» в отношении каменной хладнокровной Виктории режет слух. Но месье Либар всегда называет так жену — в память о ее славянских корнях. По семейной легенде, где-то на востоке, то ли в Словакии, то ли в Чехии порастают мхом руины фамильного замка. Мадам Либар никогда не бывала на своей исторической родине, да и из языков владеет только необходимым местным минимумом — французским, голландским и немного английским. Впрочем, у каждой семьи свои странности, и милые прозвища — самые невинные из них.

Чета Либар выписывает много газет — от местных информационных листков, до пухлых «Вестника Фландрии» и «Политики Европы». Закапываясь в пахнущем типографской краской ворохе в поисках интересного, шокирующего или парадоксального (чего угодно, лишь бы отвлечься от навязчивых мыслей), и не сразу замечаю потрепанный блокнот в кожаном переплете. Обращаю на него внимания, только больно получив по ноге жестким корешком. Поднимаю книгу с пола и замираю скованный предчувствием — форзац оплетает плеть ежевики — точь-в-точь татуировка с тещиного загривка. Кошусь на Робера — дед увлечен внучкой и автором «Оливера Твиста». Нетерпеливо разматываю засаленные завязки и открываю на центральном развороте. Пальцы дрожат, а во рту пересохло. Распаленный чувством опасности мозг не сразу улавливает смысл строк, написанных витиеватым округлым почерком.

«Несколько дней продолжалась осада. Барон-разбойник укрылся за стенами замка. Но силы были неравны…»

Какой-то средневековый роман, переписанный вручную? Перелистываю страницы и натыкаюсь на рецепт «проверенного средства от лишних дум — барвинок, валерьяна и утренняя роса», следом идет «подушка призрачных грез» и «эликсир безусловного согласия». Листы пожелтевшие, с обтрепанными краями, местами уголки загнуты, точно кто-то отмечал нужные разделы. Кое-где встречаются неумелые рисунки — людей, частей тела, городских улиц и растений. Заметки и наброски выполнены одним цветом — рыжевато-коричневым, точно ржавчина. Неприятное подозрение заставляет присмотреться внимательнее — склоняюсь над бумагой, втягиваю запах расширенными ноздрями — пахнет аптекой и старыми травами. Облизнув палец, тру страницу, но чернила въелись, срослись с волокном и не поддаются. Всерьез подумываю попробовать на вкус — но подозреваю, что вряд ли смогу получить таким образом что-то, кроме пищевого расстройства. Листаю дальше и замираю над схематичным рисунком с подписью «позиция взаимного исцеления». Не сразу, но распознаю в кривых линиях мужчину и женщину, ласкающих друг друга орально. Захлопываю блокнот в недоумении: что это — написанный кровью любительский самиздат женского журнала? Не удивлюсь, если дальше найдутся схема вязания ажурных салфеток, рецепт яблочного пирога и рекомендации по выбору мужа.

— Нашел гримуар Виктории? — Робер вопросительно смотрит на книгу в моих руках.

— Гримуар? Ведьмина книга заклинаний? — уточняю вслух и получаю утвердительный кивок, сдобренный хитрой улыбкой.

— Вы так просто признаете, что ваша жена — ведьма?! — не успеваю сдержать в себе. Не сказать, что я шокирован. Теща давно вызывала у меня стойкие ассоциации с хэллоуинской нечистью, и все же произносить сказочный бред вслух, кажется, до парадоксальности, нелепым.

— Все женщины — ведьмы, даже такие юные и невинные, — месье Либар смеется и целует макушку Полины. Дочь притворно отбивается от деда и под их счастливую возню я незаметно вырываю страницу из старого дневника. Сдам на анализ в лабораторию Баса, пусть проверит, кровь это, клюквенный сок или бредни воспаленного сознания.

Дальнейшие изыскания и обыск приходится прекратить — в библиотеку вплывает ее колдовское величество королева-теща Виктория в сопровождении (тут я все еще слегка сомневаюсь) ведуньи-наследницы с подносом ароматного чая и миндального печенья. Месье Либар и его веселая внучка набрасываются на угощения, я же во все глаза смотрю на оттопыренный карман Ликиного льняного пиджака. Склянки с разноцветной жидкостью выглядывают из прорези. Проследив за моим взглядом, жена замечает:

— Взяла у мамы красители для ткани. Растительные — безопасно для детей и стариков.

«А для мужей среднего возраста?!» — очень хочу уточнить вслух, но лишь вымученно улыбаюсь.

«Ведьмы. Обе ведьмы. И я это докажу», — скомканный исписанный кровью листок жжет потную от возбуждения ладонь.

*

Барон просчитался. Он, Мелихер Балаш, был уверен в надежности своего убежища. С одной стороны замок защищал склон горы Ситно, с другой непроходимое для пеших и конных каменное море. Единственный тракт тянулся вдоль бездонного Эхо. Проезжая дорога эта была главным источником дохода в гористой неплодородной местности. Добровольно и не очень платили путники и купцы мзду верным вассалам барона Балаша. За глаза Мелихера называли разбойником. Прозвище это он знал и гордился, особенно бахвалясь им на пирушках с кубком полным молодого вина в руке и миловидной дурехой-служанкой на коленях. Но богатства барона и вольности его воинов раздражали правителей. Несколько раз прибывали гонцы с настоятельными приглашениями ко двору, но Балаш лишь залихватски подкручивал усы, расправлял плечи, отчего широкие рукава рубахи натягивались на бугрящихся мышцах, и отпускал шутки про волевой подбородок Габсбургов, которым король и принц могут протаранить ворота его замка. Барон наслаждался безнаказанностью и неуязвимостью. Но королевскую армию набрали из таких

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---