Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson

через несколько месяцев. Только вот именно мое имя чудесным образом прозвучало на Жатве. Да, возможно, это лишь совпадение, но я давно перестала в них верить. Я знала, что не вернусь, но Финник уверял, что сделает все, чтобы я выжила. Уж не знаю, на какие сделки ему пришлось пойти, но, когда я уже даже перестала бороться, Арену вдруг затопили, и вот я стою в короне и жму руку президенту, — она грустно усмехается и ненадолго замолкает.

— Гори он в аду, — вклиниваюсь я, испытав неподдельную ненависть.

— Да уж, я думаю, именно он сейчас и делает, — весело бормочет Энни и продолжает рассказ. — Так вот, Финник вытащил мое тело, но душа осталась где-то там, вместе с двадцатью тремя погибшими беззащитными детьми. Я не говорила, не ела, не спала, мне было безразлично совершенно все, даже он. Я хотела умереть — заснуть и больше не проснуться. Но, собственно, мне не нужно тебе это объяснять, — я лишь безмолвно киваю, разделяя ее чувства из прошлого в полной мере. — Мне становилось только хуже, и вот спустя несколько месяцев я совсем слетела с катушек. Не знаю, как Финник это вынес, но он боролся за нас двоих каждый день. Кормил меня с ложки, относил на руках к берегу, расчесывал волосы, утешал по время бесконечных приступов и читал стихи. Когда наступали короткие просветления, я смотрела в его бирюзовые глаза и не могла вспомнить, как это — любить его. Более того, я считала, что совершенно не достойна любви, что мои руки теперь по локоть в чужой крови, и от нее мне никогда не отмыться. Кажется, моя душа была настолько истерзана, что испытывать нечто хорошее просто не могла. Но Финник не собирался сдаваться и упрямо напоминал о каждом нашем счастливом мгновении с завидной частотой. Наверное, и ему пришлось полюбить меня заново, ведь от прежней Энни Кресты осталось слишком мало, а, может быть, его сердце было настолько чистым вопреки всей грязи вокруг, что он вовсе и не заметил разницы. Так или иначе, нам пришлось заново полюбить друг друга, и это единственное, что вытащило меня из пропасти.

После этого откровения мы обе долго молчим, прежде чем находим хоть какие-нибудь подходящие слова, а фраза «пришлось заново полюбить друг друга» пульсирует у меня в голове еще несколько дней.

Я задумываюсь, пытается ли полюбить меня Пит, и нужна ли ему вообще эта любовь после всей той боли, что она ему причинила, и просто от всего сердца надеюсь, что нужна, хоть факты порой и говорят обратное. Остается сделать только одно — взять пример с Финника, предоставленный мне так чертовски вовремя, так что несколько дней подряд я активно придумываю, чем бы могла занять Пита, предложив ему свое общество. И не придумываю ничего умнее, чем попросить помочь выкопать иссохшие примулы и посадить возле наших домов что-то другое. К счастью, занятие и правда оказывается не таким уж и быстрым, потому что полевые цветы с опушки леса, высаженные нами в первый день, замертво вянут уже через пару дней, так что приходится углубиться в садоводство. Мы листаем книгу трав, чтобы узнать что-то полезное, спрашиваем совета у соседей и у Сэй, заказываем семена и удобрение в Одиннадцатом, и в итоге только спустя неделю подбираем цветы и травы, которые переживут высадку в конце лета и не погибнут под палящим солнцем. По итогу мы имеем две немного странные клумбы, которые совершенно отличаются от соседских, но очень хорошо описывают нас с Питом: на моей в основном растут полевые цветы, а Пит ожидает урожай пряных трав, которые потом можно будет использовать в выпечке.

Хеймитч предпринимает всего одну попытку поговорить со мной, но я больше не хочу слышать ничего про безопасность или опасность, потому что ни на что на свете не променяю эти несколько часов в день, когда мы копаемся по локоть в земле и хотя бы отчасти чувствуем себя обычными нормальными людьми.

Когда однажды утром у Пита на грядке всходят первые ростки укропа, мы радуемся так, будто сегодня настоящий день рождения, и я внезапно вспоминаю, что свое восемнадцатилетние в этом году просто пропустила, что, конечно, не удивительно. Сэй предлагает отметить его сейчас, то есть собраться нашей обычной компанией, и чтобы Пит испек торт, но что-то в глубине души заставляет меня отказаться. Это «что-то» по факту является болезненным напоминанием о том, что через несколько недель после моего дня рождения мы с семьей всегда отмечали еще один — день рождения Прим. После этого завтрака мое настроение портится настолько сильно, что до самого вечера я лежу на кровати и просто мечтаю перестать думать о сестре хотя бы на секунду, чтобы не сойти с ума. Ужин тоже проходит в напряженной обстановке, как бы сильно Сэй не пыталась развлекать нас городскими байками.

Когда дверь закрывается, и я снова остаюсь одна в доме, то единственным желанием у меня на тот момент является плакать до беспамятства, пока окончательно не лишусь чувств. Но этим планам не дано сбыться, потому что всего через несколько минут раздается стук в дверь, а за ней стоит Пит с кексом в руках — сверху на белом креме аккуратно выведена цифра восемнадцать, и это буквально самое милое, что Пит когда-либо для меня пек.

— Конечно, не именинный торт, но ты его, вроде бы, и не хотела, — со смущенной улыбкой говорит он, а в следующий момент я уже отчаянно прижимаюсь к нему всем телом, заполняя пустоту внутри.

Пит обнимает меня одной рукой, пока второй пытается спасти свой кулинарный шедевр, и не отстраняется настолько долго, насколько требуется мне, чтобы прийти в чувства. Мы усаживаемся пить чай с моим праздничным кексом, хотя только что поужинали, а когда приходит время разойтись по своим домам, я снова начинаю бояться, что дыра внутри станет затягивать меня еще сильнее, и прошу Пита остаться.

Не знаю, что помогает больше — отчаянная мольба в моем голосе или тот факт, что последние недели мы проводили наедине без единого инцидента, но Пит соглашается. Мы размещаемся на безопасном расстоянии: я на диване, а он на кресле рядом со столиком, и смотрим телевизор, пока не засыпаем. Ночью я просыпаюсь от кошмара, но, кажется, не успеваю начать кричать, потому что Пит по-прежнему спит в неудобной позе на кресле, уронив голову себе на плечо. И я чувствую себя настоящей преступницей, когда бесконечно долго рассматриваю его подрагивающие во сне ресницы, расслабленные черты