Август, воскресенье, вечер - Тори Ру

дорогу профессионалам. Помощь идет! — объявляет он, и, поплевав на ладони, легко перемахивает полутораметровую преграду. Я так поражена его эффектным появлением на участке, что густо краснею и застываю как вкопанная. Ваня поднимает шланг и тщательно, со знанием дела, поливает мои насаждения, и в снопе брызг над клумбой снова возникает яркая радуга.

— Думаешь, они жизнеспособны? — он с сомнением кивает на чахлые растения, поправляет панаму и перекрывает поток воды, и я наконец прихожу в себя.

— Не знаю, раньше мы нанимали садовника. Почему спрашиваешь?

— Кажется, я читал где-то, что эти цветы нужно заранее проращивать в горшках.

Я чувствую укол сожаления и легкий стыд, но не собираюсь сдаваться:

— Ну и что. А я верю в чудо. Даже если не зацветут — они стали моей терапией и уже принесли столько незабываемых минут. Да и… какая разница? Ты же сам говоришь, что чудеса — это не мистика, а люди. И магия отношений с ними.

Я замолкаю на полуслове и задыхаюсь: Волков молчит и любуется мною. То есть, реально любуется, это не метафора и не самообман… В его глазах мерцают огненные искры и проступает медовое дно, губы приоткрываются в судорожном вдохе, на щеках появляется румянец. В горячих солнечных лучах плавится природа, плавится воздух и мое несчастное слабое сердце. Внезапно Ваня прищуривается, отмороженно улыбается, наставляет на меня шланг и окатывает прохладной водой.

— Ах ты! — я закусываю губу, сжимаю кулаки, но не могу сдержать смех. Волков срывается с места и опрометью несется по палисаднику, но я нагоняю его, без особого сопротивления отбираю шланг и тоже поливаю с ног до головы, а потревоженные нашими скачками куры громко кудахчут на соседнем участке.

Скользкий пластик вываливается из рук, я рассчитываю опередить Ваню и вновь завладеть оружием, но он подхватывает меня за талию, поднимает над дорожкой из щебня и кружит.

Ветер холодит кожу и свистит в ушах, в волосах мерцают прозрачные капли, счастье, хохот и грохот сердца распирают грудь.

— Ты дурной! Отпусти, немедленно верни меня на землю! — требую я, вцепившись в его плечи, но Волков не поддается:

— Не-а, никогда! Тебе там не место!

Из окна террасы за нами наблюдает Анна Игнатовна — неподвижная и похожая на бледную тень себя прежней. Но, могу поклясться: сейчас в ее взгляде теплится живой интерес, и она улыбается.

Я сдергиваю мокрую «проблемную» панаму, запускаю пальцы в светлые полосы Вани и вдыхаю их карамельный аромат. Этот миг прекрасен: наступающий июнь в сочных красках лета, купол неба, раскинувшийся до самого горизонта, объятия Вани и его искренний смех, и моя чахлая клумба, жадно впитывающая живительную влагу…

* * *

Глава 39

Я наконец обретаю под ногами опору и, отдышавшись, принимаюсь отдирать от тела влажную ткань, пошло облепившую грудь. Волков, явно вознамерившийся стянуть с себя футболку, ловит мой испуганный взгляд и передумывает.

— Теперь, когда ты смеешься, колись, почему плакала, — быстро спрашивает он, не оставляя мне возможности соврать, и я так же быстро выпаливаю:

— Я не поговорила с Ильей. Не смогла, не представилось случая. Его ранит эта новость, а я сейчас меньше всего желаю причинять кому-либо боль. Блин. Это так сложно объяснить!..

— Лер, я ему не враг, и его врагом не считаю, но понимаю твои опасения. Если так и не решишься, а ситуация начнет напрягать, просто скажи мне. Я сам с ним поговорю, — предлагает Ваня, но я в ужасе мотаю головой:

— Нет! Ты же знаешь, что будет. Он отыграется и втравит тебя в какое-нибудь дерьмо. Пожалей маму!

«…И меня», — добавляю мысленно.

— Ладно. — Волков примирительно пожимает плечами. — Это я залетел в твою сказку, и диктовать условия пока не вправе.

Мы садимся на штабеля брошенных отцом досок, так и не ставших беседкой, и подставляем свежему ветерку разгоряченные лица.

— Кстати, а Рюмин завтра не едет! — я спешу хотя бы частично реабилитироваться за утренний провал и шучу: — Парень он хозяйственный, погряз в домвшних делах…

— Это хорошо? — уточняет Ваня, внимательно и напряженно наблюдая за моей реакцией, и я улыбаюсь: — Конечно, это хорошо! Он душнила и временами сильно достает. Ты говорил о безусловном доверии, но между мной и Илюхой нет его и в помине! Есть взаимные обязательства, обещания, данные в детстве… Я знаю его как облупленного, но меня все сильнее подтачивает мысль, что недавно наши дорожки разошлись.

Может, мне чудится, но Ване нравится мой ответ. Он понимающе кивает, упирается затылком в гаражную стену, прикрывает глаза и… будто ставит на паузу бег неумолимого времени. Я в необъяснимом трепете пялюсь на его тонкий, сотканный из солнечного света профиль, на длинные темные ресницы, подрагивающие в такт размеренному дыханию, на губы, которые так хочется поцеловать… Я все еще не могу до конца поверить в чудо, что этот пришелец реален.

Из-за короткого общения с Ингой и предстоящей поездки с ее мамой меня натурально изводят вопросы: простил ли Ваня обидчиков Ксюши? Если да — почему? Если нет — при каких условиях посчитал бы это возможным…

И я пищу:

— Вань… А что бы ты хотел получить от тех, кто травил твою девчонку там, в Москве?

— Точно не самобичевания или извинений, — все так же расслабленно, в полудреме бормочет он, но я не отстаю:

— А что тогда может сработать?

— Я об этом не думал, — Волков возвращается в бренный мир, моргает и рассматривает меня необычайно светлыми, янтарными глазами. — Их конченые поступки уже не исправить. Пусть хотя бы впредь ведут себя как люди.

— Что бы это ни значило… — зачарованно шепчу я.

— Что бы это ни значило, — соглашается Ваня и, поняв, по какой причине я к нему пристаю, хмуро напоминает: — Только не забывай, что, если брать на себя ответственность за поступки других, можно и не вывезти… Кстати, твой отец больше не появлялся?

Мне льстит, что он не забыл о моих раскладах и верно распутал причинно-следственные связи. Что вполне искренне беспокоится и ведет себя, как по-настоящему близкий человек.

— Не-а. Забил, и это тоже замечательно! — я старательно сушу пальцами волосы, подавляю ухмылку, и зудящее, дурацкое любопытство рвется наружу и нестерпимо горчит на языке. — А что с твоим отцом? Ты никогда о нем не говорил.

Я жду,