Анчутка - Алексей Малых

щитами, которые степняки наконец-то сообразили во всей этой сумятице воздеть кверху, высматривая стрельцов на вершинах холмов и посылая ответные стрелы с плоскими наконечниками. У Щуки уже горели пальцы, а его с Ослябой колчаны неумолимо пустели.

Им, как и другим лучникам, отлично было видна вся эта заруба. Военег с сотней застряли возле становища, отбивая полон и обозы, потом, по ложбине вдоль ручья, растянулись бегущие половцы, и в узком проходе между двух холмов образовавшийся затор. К нему уже подступает их разъезд под прикрытием стрельцов, обильно осыпающих степняков пернатыми древками с булатными наконечниками. Олексич во главе размахивает секирой, он что-то кричит, а к его лицу приросла ражистая гримаса. Щука заметил одного из половцев натянувшего тетиву своего изогнутый лука до самого уха и верно целясь в голову разъезда. Только Щука был быстрее — половец дёрнулся, и его стрела улетела мимо цели, а сам вскинув руки вверх опрокинулся на спину. Его лошадь, растерянно, так и труси́ла с мёртвым всадником лежащим на её спине навзничь. Да и сам Щука, привставший на колено, чтоб удобнее было захватить цель, повалился рядом с Ослябой сражённый в ответ.

— Братко! Щука! — прильнул к нему побратим.

— Я первый, — проговорил Щука сквозь кровавый кашель. От ран своих руки отстранил, с шеи шнурок с кольцом дёрнул и трясущимися руками, ещё не успевшими стихнуть от ражистого запала, Ослябе протягивает. — Отнеси ей, пусть долго не горюет токмо, — замолчал, синими глазами в такое же синее небо устремившись, а в кулаке окровавленном так колечко обручальное и держит.

Некогда Ослябе брата своего оплакивать. Свечой на холме встал, вовсе в этот миг о себе не думая, стойку поудобнее принял. Посылает мстящие стрелы в половцев, а самого яростью душит.

Теснимые Военегом степняки, уже скинувшие свою первую оторопь, на разъезд ринулись, словно оскалившаяся пасть, лязгая мечами. Приминают под собой. Олексич из седла выпал, пешим рубится, обоеруко: секирой с крюком одной седоков стягивает, а другой — мечом пронзает уже на земле. Иные булавами голову расшибают, а другие сражённые, забрав и с собой нескольких, затихли навечно.

Запах крови повис в воздухе, окропляется земля ею и ею же наполняется вода в быстроструйном ручье, песнь которого уже и не слышна — заглушён её звон смертносным пением булатов.

Несколько дружинников с Извором гнали бегущих половцев назад к сотне Военега заключая их в отнюдь не приветственных объятиях. Меч Мира щедро рассыпает смерть всем ищущим её. Его взмыленный заряжающий не менее лихо отбивается от своих собратьев, кусаясь и забивая их копытами. В сей зарубе Манаса сейчас волновал более остальных этот сын волка. Хотя полянин и был окружён со всех сторон и тесним к обрыву тремя кыпчаками, Храбр не мог позволить им убить своего заклятого врага — он желал это сделать сам.

Его глаза видели только лишь его широкую спину, которую Мир опрометчиво освободил от кольчуги, пытаясь сблизиться с новаком. Манас устремился к этому обрыву, вытянувшись в полный рост. Зажав конские бока бёдрами, он облегчил коня, даря тому лёгкость бега. Бросив поводья достал из сайдака лук, которым одарил его наместник за спасение своего сына — ирония судьбы — именно этот лук и эти стрелы послужат отмщению. Одну стрелу Манас зубами закусил, другую в ладонь вложил, безымянным и мизинцем зажав, а третью уже запустил в полёт. Стрела попала в цель…

— Куда ты?! Стой! — Извор не мог поверит своим глазам.

Бегло окинул взглядом пустые вершины холмов. Лучники, лишь только опустошили свои колчаны, не теряя времени спустились вниз и пешими рубились: кто мечами, кто секирами. А этот новак, который больше десятка дней поражал Извора своей сообразительностью и лихачеством, конечно и сейчас удивил, но чрезмерным безрассудством, а ведь полянин даже начал гордиться тем, что именно Храбр стал его побратимом — с таким воином встань спина к спине, нечего страшиться.

— Стой! — орал Извор до боли в горле.

А вчера, когда решили помериться силой, Извор еле-еле его смог одолеть и то лишь от того, что ноги Храбра запутались в траве, и он растянулся в пожухлом ковыле. А меткости, с какой тот стрелял из лука, позавидовали бы лучники детинца, да и Осляба с Щукой нахваливали, по достоинству оценив его мастерство. А сейчас? Что он сейчас творит?

Молниеносно оценив ситуацию, Извор принял решение спасти своего брата. Он бросился наперерез, оставив разъезд, по крайней мере он осознавал, что те сдюжат — северские под началом его отца уже были совсем рядом и заступили в ложбину.

* * *

Скрип тележных колёс и перестук копыт заполонил весь детинец, сообщив о возвращении дружинников. Восторженный гомон нагло ворвался в самые верха терема, что сенные и теремные девицы в любопытстве, не имея природного усердия сдерживаться, повылезали из окон, откровенно любуясь этой мощью северских воинов.

Они, конечно, израненные, побитые, в окровавленных доспехах, в добавок изнурённые затянувшимся походом, но неимоверно довольные — отбили полон, обозы с пушниной и ещё с лихвой прихватили всякого добра, которые половцы награбили в соседних весях. Жены заботливо и с нескрываемой радостью бежали навстречу к своим мужьям, а те утопали в их нежных объятиях. Были, конечно, и те которые не сдерживали своих слёз… слёз скорби. Их молчаливо провожали печальными взглядами, не смея выказывать своей радости рядом с погибшими собратьями.

Сорока, с сердечным замиранием бегая между дружинниками, вспоминающими этот бой, искала Храбра. Нигде его не обнаружив, скрепив сердце, почти на негнущийся ногах направилась к телеге, возле которой стоял тихий плач. Проглотив своё волнение, которое стучало в висках и, отрицаясь даже помыслить о плохом, она наконец пересилив свой страх, открыла глаза, чтоб рассмотреть павших ратников. Такие молодые, светлые и красивые лица, но такие холодные и безжизненные.

Вот девица оплакивает своего жениха, а вот — жена с детьми погодками, с круглым животом склонилась над изувеченным телом. А рядом ещё одна припала к груди супружника, словно желая дыхание того уловить, а сама его кулак крепко зажатый, заботливо от запёкшейся крови отирает — не удалось ей обручальный перстенёк взять.

Одно лишь тело оставалась неоплаканным. Одиноко лежало на телеге, словно о нём все забыли. Лица не разобрать — шестопёром снесло.

— Храбр? — не веря увиденному и не желая принять злую действительность, Сорока вкопалась на месте. Пересилила свой страх — тяжело переставляя ноги, направилась к телеге. Шаг— в ушах глухо, два — в глазах пеленой слёзы встали. — Храбр, — выдохнула почти не слышно, руку протянула.

— Чего? — пронеслось возле уха сзади.

Сорока