Парижская жена - Пола Маклейн

За зиму Эрнест отрастил жгуче-черную бороду и выглядел очень эффектно. Работа не шла, но зато по вечерам были боулинг и покер у камина и шнапс из горной фиалки, который обжигал язык и горло, тонизировал и пьянил. По вечерам в гостиничной столовой висело плотное облако дыма. После ужина я играла Баха или Гайдна — в зависимости от того, над кем работала в этот день. Эрнест читал Тургенева, сидя в кресле у камина, или играл в покер и курил, или разговаривал о войне с герром Нелсом, нашим хозяином. Дым от дров, запах шерсти, снег и любовь — окружавшее нас тепло сделало эту зиму необыкновенной для нас.

Единственное, что омрачало эти дни, — беспокойство Эрнеста за свою карьеру. Тот факт, что друзья не сомневались в его таланте, не убеждал его, как и положительные рецензии на книгу «Три рассказа и десять стихотворений». Эта маленькая книжка не могла удовлетворить его большие амбиции. Он послал родным несколько только что вышедших из печати экземпляров, но их ему вернули вместе с холодным письмом от отца, который писал, что ни он, ни Грейс не хотели бы держать в доме подобную книгу. В лучшем случае она просто вульгарная и грубая. Они желали ему славного будущего и надеялись, что он использует Богом данный талант на написание произведений нравственных и добродетельных. А до этого времени пусть не считает себя обязанным присылать домой свои публикации. Письмо причинило Эрнесту острую боль. Что бы он ни говорил, но ему хотелось, чтобы родители гордились им.

— Да пошли они к черту! — сказал он, но письмо аккуратно сложил и положил в ящик, где хранил важную корреспонденцию. Близкие могут быть врагами, часто повторял Эрнест, и теперь мне было ясно, что он имел в виду. И еще я видела, как он и эту боль пускает в дело, борется, удваивает усилия, как бы демонстрируя, что не нуждается ни в их любви, ни в их одобрении. Он будет бороться до тех пор, пока не завоюет «Вэнити Феэр» и «Сатердей ивнинг пост». Пока американский редактор не поверит в него и не опубликует его книгу, настоящую книгу, о которой он мечтает.

Настроение его не улучшилось и после того, как стало известно, что у Гарольда все пошло хорошо. Тот закончил роман в срок и послал его сразу в «Бони и Ливерайт». И издательство приняло роман. Об этом мы узнали перед самым отъездом в Шрунс. Гарольд пришел к нам, радостное волнение переполняло его.

— Что ты на это скажешь, Хем? Думал ли ты, что мне так повезет?

— А почему нет? — сказал Эрнест. Конечно, в нем бурлила профессиональная зависть, но он держал язык за зубами, вел себя достойно, открыл бутылку бренди и принес сифон.

— Андерсон тоже пытается свести меня с «Ливерайт». У меня есть с десяток неплохих рассказов, и я думаю послать их вместе с очерками и миниатюрами.

— Так и надо сделать, — поддержал его Гарольд. — Чего ты ждешь?

— Сам не знаю. В море есть и другая рыба, не так ли? Что скажешь о «Скрибнер»? Или «Генри Дорен»?

— Куда бы ты ни обратился, все будет хорошо. Тебе тоже повезет. Вот увидишь.

Я не сомневалась, что Эрнест использовал бы шанс издать книгу в более крупном издательстве, но после наших совместных уговоров — моих, Гарольда и Шервуда тоже — Эрнест наконец перед самым Рождеством отправил рукопись «Бони и Ливерайт». Он дал сборнику название «В наше время», потому что пытался дойти до сути вещей современной жизни, показав ее жестокость, хаотичность и странную красоту. Эрнест отослал лучшее из написанного за последнее время и радовался, что так поступил, однако ожидание приговора было для него мучительно. Когда к нам в «Таубе» приносили корреспонденцию, Эрнест нетерпеливо рылся в ней, выискивая письмо из издательства. Ничего больше его не интересовало.

В конце февраля герр Лент повел нас вверх по долине к альпийской станции Мадленер-Хаус, открытой даже глубокой зимой. Там была маленькая уютная кухня и спальня, в которой, когда дул сильный ветер, качало не меньше, чем на корабле. Отсюда мы совершали ежедневные пятисотметровые восхождения по склону, потом неслись вниз по леднику Силвретта, а из-под наших лыж с нетронутого снега взмывала легчайшая пыль. После дня, проведенного на лыжах, мы в изнеможении валились в постель.

— Давай не будем возвращаться, — сказала я Эрнесту как-то ночью, когда мы лежали в постели, прислушиваясь к шуму ветра и снега.

— Давай, — ответил он, еще крепче прижимая меня к себе. — Разве нам не повезло, что мы так любим друг друга? Наверное, мы только одна такая супружеская пара.

— Да, — согласилась я и почувствовала легкий озноб. Нельзя вечно прятаться от мира.

Через три дня мы вернулись в гостиницу, где Эрнеста ожидали две телеграммы. Одна — от Шервуда, другая — от Хораса Ливерайта, которые говорили об одном: «В наше время» решено издать отдельной книгой. Издательство предлагало аванс в двести долларов в счет авторского гонорара и вскоре обещало выслать контракт.

Это был грандиозный момент, который мы никогда не забудем, — и лыжные прогулки вошли в него, как будто было необходимо забраться чуть не до небес, а затем слететь вниз, чтобы получить эту новость. Ученичеству Эрнеста пришел конец. Он уже никогда больше не будет неизвестным. И мы никогда больше не будем такими счастливыми.