(Не)реальный - Джина Шэй

Осталась неделя. Всего неделя. И оставив позади одну неделю с ним, уже ясно – этого слишком мало. И всей жизни-то мало. И как удержать в руках этот сладкий мираж, который того и гляди растает, возвращая в холодную реальную жизнь.

– Ох, Сан…

Темные ночи тем и хороши, что слепят чувства. И всю эту гулкую тоску, поднявшуюся в сердце, темнота заставляет отступить, замолчать, утихнуть… Ну, ладно, эта победа не только темноты, еще раскаленные пальцев, голодных губ, уже побывавших всюду – куда Макс смог добраться, – и шелковой ленты, которую он все-таки выудил из своей «волшебной тумбочки», в которой явно много всего секретного хранится. Шарик Макс, кстати, тоже вытащил из этой тумбочки. Из ящичка, запирающегося на ключ. Лента – из ящичка ниже. Типа есть разделение в игрушках, на «невинное» и «не очень»?

И вот она – широкая шелковая лента, в темноте даже не разобрать, какого она цвета. И ничего сейчас на Аленке не было – только эта лента.

Шелковая лента на глазах – в два слоя, чтобы точно ничего не было видно.

Шелковая лента на шее – как тонкий едва ощутимый ошейник. Да-да, Макс, твоя, можешь даже не сомневаться.

Шелковая лента на запястьях над головой. Сколько там витков, Аленка даже не считала. Максу виднее. Связано крепко, туго, так, что запястья практически и не сдвинешь, до того туго их обхватывает в свои объятия гладкая ткань.

Шелковая лента на щиколотках, пятки пришлось пододвигать практически к самым бедрам, иначе ноги бы раздвинуть не получилось. Бедра напряжены, на них лежат ладони Макса, раздвигая ноги Аленки чуть сильнее, чем ей было привычно, добавляя происходящему легкой перчинки.

У веревки – или ленты, разницы нет, суть та же – обнаружилось удивительное свойство. Магическое просто. Когда на тело, на вытянутые запястья, на плечи и грудь ложится петлями обвязка, – кажется, что всякий узелок на ленте развязывает внутренний узелок в голове. И все теряет значимость – вся наносная ванильная глупость, все банальные житейские проблемы, типа вечно растрепанных волос или пары лишних килограммов – есть лишь мужчина, которому ты добровольно сдалась в этот сладкий плен. Он тебя уже принял, сейчас. Он хочет тебя – сейчас. Слышишь, шепчет тебе об этом? Скользит по твоему телу пальцами, и, кажется, эти пальцы дрожат.

– Какая ты красивая, Ален…

Он редко называет её по имени, и это на самом деле ничуть ни хуже, чем любое другое ласковое слово. Важно ведь не слово – а интонация. А Макс сейчас говорил таким тоном, будто смотрел на богиню. Жаль нельзя увидеть его лицо, все, что есть у Аленки – это осязание. И весь её мир сейчас сосредоточился на нем. Обо всем прочем она подумает позже, сейчас же пусть все будет так, как хочет Макс. И так – до конца.

33. (не)простая просьба

– Сан, есть просьба.

Это было утро вторника, и у Макса, собирающегося на работу, был ужасно подхалимский вид. Да, он снова оставлял Аленку с Лизой, и явно хотел чего-то еще. Аленка бросила взгляд на планшет, оценила уровень бардака в комментариях, что ей наносил во время такого частого отсутствия Булдаков. Отложила планшет. Чтобы срезать этого тролля – нужно было угробить пару часов жизни, а на это времени сейчас было ужасно жалко. Хотелось обниматься с Максом, целовать Макса, смотреть на Макса – в общем, чесать собственную ванильную розовую дурочку, что притаилась в душе, столько, сколько это вообще возможно.

– Какая?

– Сходи с Лизкой в торговый центр.

– Ольховский, ты точно виа-гру куришь, а не что покрепче?

– Она просила попросить тебя. – Макс чуть ли не взбрыкнул, отнекиваясь от этого безумства. – Ей хочется прогуляться по шмоточным магазинам. Не со мной.

– В шесть лет и уже шопоголик?

– Ей вообще-то семь. – Сообщил Макс, глядя на Аленку покровительственно, типа «нифига-то ты еще не знаешь, Яковлева, но ладно, я тебя спасу». – И мне кажется, что ей просто надоело ходить со мной. Ничего интересного же. Мы заходим в магазин, я тыкаю пальцем в первые попавшиеся мне на глаза вещи, а потом мы находим нужный размер и сбегаем.

– Врешь, Лизка очень прилично одевается. – Фыркнула Аленка.

– Это потому что за одеждой Лиза чаще всего с няней ходит. – Вздохнул Макс. – И милосердная Валентина спасает гардероб моей дочери от тотальной безвкусицы и превращения в мальчика.

– А рубашки она тебе выбирает? – Хмуро произнесла Аленка. Вспомнилось про Валентину, про её взгляды на Аленку, и на Макса в частности. И в этом контексте слова «милосердная Валентина» сказанные вроде и без каких-либо полутонов, послышались самыми подозрительными на свете.

– Почему только рубашки? И галстуки тоже. – Сделав невинную физиономию, заявил Макс, а потом расхохотался, увидев, как изменилось Аленкино лицо. Потянулся вперед, набросил на её шею петлю нераспущенного галстука, затянул его туже и притянул Аленку к себе.

– Шучу, солнечная, правда, – шепнул он в её плотно сжатые губы потому, что Аленка вполне обоснованно на него надулась. И собиралась держаться до последнего и не целовать его, ну… хотя бы минут пять. Ну ладно – две…

– Иди нафиг с такими шутками, – мрачно огрызнулась Аленка, но удержаться дольше еще пятнадцати секунд не смогла, сама потянулась к губам Макса, целуя его мимолетно, жаля любимые губы языком – и уклоняясь, потому, что за такое поведение никаких долгих поцелуев этот подлец не заслужил.

– На фиг – это не литературно, госпожа писатель, обложите меня более изощренным словом. – Этот несносный паразит даже лютую чушь произносил эротично. Так что соски напрягались и грозили пронзить насквозь чашечки лифчика. А меж тем сейчас вообще ничего не светило, однозначно.

– А я тебе не литератор, я программист.

– Кто-то утверждал, что он в отпуске не программист.

– А кто-то и не говорил, что у него такая хорошая память… – протянула Аленка.

– А ты сама, типа, не догадывалась, да? – усмехнулся Макс. – Я же тебе все помню. Каждую твою провокацию. Каждый чертов твой вечерний сейшен, после которого мне приходилось или дрочить, или искать, кого бы нахлобучить. И сказочку с эпиграфом в мою сторону помню. Её ж открывать нельзя было, одни сплошные намеки в сторону постели.

И сорок тысяч знаков одних только намеков, это был виртуально-литературный стриптиз, и шесть тысяч слов вокруг темы секса – и ни одного слова «член». Если бы был конкурс «Динамо года», то Аленка вполне могла