Запретная королева - Анна О'Брайен

успел сразить наших благородных французских аристократов на поле брани. Я буду просто женой своего мужа, королевой Англии, и это станет для меня великим благом. А со временем, возможно, он полюбит меня, как и я его…

– Не дай ему возможности передумать, Кэт, – твердила навестившая меня Мишель; даже став герцогиней бургундской, она обо мне не забывала. – Ты не видела Генриха, не разговаривала с ним; он вдвое старше тебя. Он вспомнил о тебе лишь после того, как спросил об Изабелле. А потом о Жанне. А потом даже о Марии. – Мишель с циничной дотошностью перечисляла имена наших старших сестер, загибая пальцы. – Ты спросишь, каким образом я избежала этой участи? Вероятно, Генрих просто не знал о моем существовании. А теперь я уже занята, недоступна для него. – Когда она предостерегала меня, выражение ее лица было очень серьезным.

– Взгляни правде в глаза, Кэт. Генриху подошла бы любая дочь французского короля. Ведь речь идет не о любви, а о тщеславии. После того как Генриху отказали Изабелла, Жанна и Мария, самолюбие уже не позволит ему снова испытать подобное пренебрежение. И это единственная причина, по которой он продолжает настаивать – ведь ты последняя свободная принцесса крови.

Мне было нечего на это возразить, но я продолжала цепляться за мечты о золотом будущем.

– Генрих тут же забудет о тебе, как только ему покажут какую-нибудь новую кандидатку, – продолжала Мишель. – Как он может тебя увидеть, ведь ты заперта в монастыре? А если даже и увидит, ты для него далеко не самый привлекательный объект желаний. Если мы не сможем дать тебе в приданое сумму, близкую к двум миллионам золотых крон, которые потребовал Генрих, он будет смотреть на тебя как на нищенку и откажется от твоей руки – в который раз. А вскоре после этого Изабелла снова начнет орать на тебя, ведь ты больше не будешь представлять для нее никакой ценности.

Я тяжко вздохнула, но тем не менее продолжала лелеять по ночам заветные мечты; поначалу они горели ярко, будто манящие огни маяка на вершине горы, но шла неделя за неделей, вестей не было, и постепенно мои грезы померкли и стали напоминать трепетно мерцающее пламя свечи. Одинокая и покинутая, я обдумывала свое положение. Изабелла будет в ярости, из-за того что мне не удалось вызвать интерес у Генриха. Но еще хуже – гораздо, гораздо хуже – мне было при мысли о том, что он меня не хочет. Казалось, монастырь готов окончательно захлопнуть ворота, навеки сделав меня своей затворницей.

К моему облегчению, Изабелла так и не явилась в Пуасси, чтобы сорвать на мне злость. Зато доставили мой портрет. Я увидела его, потому что Мишель привезла мне его показать, прежде чем картину закутают в мягкую кожу, которая защитит ее от непогоды и влаги во время морского путешествия в Англию. Портрет был просто ужасным. То ли художник оказался совершенно бездарным, то ли ему слишком мало заплатили. Удлиненные черты лица представительницы рода Валуа были переданы в общем верно, но изображенная девушка была совсем не похожа на меня, ведь овал моего лица не был таким непривлекательным, да и шея получилась слишком хрупкой. Зато великолепные золотистые локоны были уложены наверх и скрыты под головным убором со стегаными валиками поверх плетеных сеток для волос; конструкцию довершала короткая муслиновая вуаль, не только не подчеркивавшая моих достоинств, но и не выполнявшая другой своей функции – обольстительной, – продуманно скрывая часть лица. Что касается моей кожи, которая всегда была бледной, то ей придали какой-то нездоровый желтоватый оттенок. Губы были изображены невразумительным узким мазком краски, а брови вообще были едва заметны.

Мишель тяжело вздохнула.

– Что, так плохо? – неуверенно спросила я, хотя и сама все прекрасно видела.

– Да уж. Ты только посмотри на это! – Сестра подошла к похожему на амбразуру окну и поднесла произведение искусства к свету. – Этот бесталанный дилетант изобразил тебя такой же старой, как наша мать. Ну почему бы ему не сделать тебя юной, непорочной и притягательной?

По сути, я смотрела на картину глазами Мишель, ведь мой собственный взгляд был затуманен надеждами.

– Я похожа здесь на старую каргу, да?

И я принялась страстно молиться про себя Деве Марии:

«Пресвятая Богородица! Если Генриху, королю Англии, не понравится мое лицо, пусть он, по крайней мере, оценит мое высокое происхождение и принадлежность к династии Валуа».

Я так никогда и не узнала, каким образом мой давний «почитатель» получил мой портрет, но вскоре настоятельница монастыря сообщила мне, что вскоре я покину Пуасси.

– Ты уедешь отсюда в течение месяца.

Моя двоюродная бабушка Мария держалась со мной так же нелюбезно, как и в первый день, когда я переступила порог монастыря. Но меня это больше не волновало. Я чувствовала приближение новой жизни.

– Да, матушка.

– Король Генрих дал обет на тебе жениться.

– Это большая честь для меня, матушка. – Меня переполняли новые чувства, и мой голос дрожал.

– Это политический альянс. И ты должна сделать все возможное, чтобы подчинить Генриха интересам династии Валуа.

– Да, матушка.

Я буду носить платье с подбитыми мехом рукавами, побогаче, чем то, что носите вы, бабушка Мария.

– Я верю, что ты правильно используешь в своем браке все то, чему научилась здесь, в Пуасси. Твое воспитание станет надежным фундаментом, на котором будет зиждиться твоя миссия королевы Англии.

– Да, матушка.

«Надежный фундамент». «Миссия». «Подчинить Генриха интересам династии Валуа». Все эти слова ничего для меня не значили. Я не могла собрать вместе проносившиеся в голове мысли и едва сдерживала глупую счастливую улыбку, которая грозила нарушить торжественность момента. Я стану невестой! Я буду женой Генриха! От радости мое сердце готово было вырваться из груди, и я при первой же возможности в порыве восторга горячо обняла Мишель.

– Он все-таки меня хочет! Генрих хочет меня!

Она взглянула на меня спокойно и бесстрастно.

– Какое же ты еще дитя, Екатерина! Если ты наивно рассчитываешь на брак по любви, забудь об этом. – Должно быть, она заметила отразившиеся на моем лице душевные муки, и ее взгляд несколько смягчился, но даже тогда голос сестры поразил меня своей суровостью. – Наши браки, Екатерина, не имеют к любви никакого отношения. Мы выходим замуж из чувства долга.

Долг. Какое холодное, суровое слово! Почти такое же, как «равнодушие». Может, это и глупо, что я искала в своем замужестве именно любви, однако я не собиралась показывать свою слабость даже перед Мишель.

– Я все понимаю, – торжественным тоном произнесла я, повторяя слова матери настоятельницы, – Генрих женится на мне, чтобы заключить политический союз.

По правде говоря, со