Ласковый ветер Босфора - Ольга Покровская

В двадцать шесть она вышла замуж за известного бизнесмена Павла Федорова, человека сильного, горячего, властного и твердо стоявшего на ногах. Кате муж – высоченный, плечистый, брутальный, с широченной спиной и крепкими массивными мускулистыми руками, с шапкой темно-русых волос и пробивавшейся на тяжелом подбородке бородой, – всегда чем-то напоминал Парфена Рогожина – то ли купеческой широтой души, то ли таившимися под внешним спокойствием и невозмутимостью темными страстями. Кажется, именно после знакомства с ним она, привыкшая все эмоции, все жизненные впечатления сублимировать в работу, задумала постановку «Идиота» и сутками пропадала в библиотеках, выискивая весь возможный материал на эту тему, от записных книжек Федора Михайловича до отзывов о предыдущих кино- и театральных постановках этой книги. Павел, впрочем, творческую свободу Катерины никогда не ограничивал, к работе не ревновал и вообще относился к режиссерским успехам молодой жены со вниманием. Каждую премьеру присылал в театр корзину цветов, терпеливо выслушивал Катины идеи и размышления вслух. Человек, далекий от театра, но умный, начитанный и сметливый в жизненных вопросах, он порой давал ей на удивление тонкие и точные советы по постановкам. Больше того, в определенный момент Павел основал фонд помощи детям-инвалидам и нередко под его эгидой спонсировал Катины постановки, отчисляя на счет фонда часть собранных средств.

В целом свое замужество Катя привыкла считать счастливым. Возможно, она и не испытывала с Павлом того душевного трепета, о котором читала в книгах – впрочем, такие сильные эмоции до сих пор в ней вообще вызывала только сцена, – но он определенно любил ее, относился с нежностью и заботой, поддерживал и не давил, несмотря на властный характер. Временами Катя задумывалась о детях, воображала себе некую идеальную полноценную семью – румяных мальчика и девочку за круглым обеденным столом, хохочущего с ними мужа и себя саму, спокойную, умиротворенную, никуда не спешащую. Но эта картинка так плохо сочеталась с привычным ей ритмом жизни – с многочасовыми репетициями, спектаклями, гастролями, с выяснением отношений с театральным руководством, выбиванием дополнительного бюджета на декорации и костюмы, нервами, суетой, головными болями, – что она мысленно отодвигала ее подальше, убеждая себя, что времени на решение репродуктивного вопроса у нее еще вполне достаточно. Павел и в этом на нее не давил, хотя сам определенно детей хотел. Ждал, наверное, что однажды Катерина и сама «дозреет» и сменит фокус восприятия на семейные ценности.

Тот самый «Идиот», который Катя задумала еще в первые месяцы замужества и так долго вынашивала, наконец, должен был воплотиться в жизнь. Катя вовсю готовилась к постановке на сцене Мейерхольдовского центра. Павел же снова выразил желание выступить спонсором, привлечь к проекту его благотворительный фонд, куда должна была после премьеры уйти часть выручки. Катя с головой ушла в подготовку к премьере, с мужем почти не виделась: сама вечно была в театре, Павел же привычно пропадал на работе. Катерина в особенности бизнеса мужа никогда не вникала, знала лишь, что это что-то связанное с добычей природных ресурсов. Голова ее всегда была так полна театром, что на лишние знания места в ней просто не оставалось. Федоров своим делом в целом был доволен, если возникали какие-то проблемы в работе, Катю в них не посвящал, отмахивался, твердил: «Не хочу еще и дома об этом», – а Кате того было и довольно. В конце концов, она тоже не жаловалась ему на так неудачно ушедшего в запой перед началом репетиций артиста Санникова и отказавшуюся принимать участие в спектакле из-за тяжелой беременности приму Полякову.

Подготовка к спектаклю шла своим чередом, был сформирован бюджет, часть которого должна была обеспечить компания Павла, заказаны декорации, костюмы, особенное световое оборудование, реклама в СМИ, когда вдруг грянула катастрофа.

Катерина до сих пор как вживую слышала голос Павла в телефонной трубке – какой-то сухой, бесцветный, так непохожий на его привычный густой бас.

– Катя, мне придется уехать, – сообщил он ей, и она явственно увидела, как он болезненно морщится, как делал всегда, когда приходилось объясняться экивоками, что претило его прямой натуре. – Не знаю пока, надолго ли. Как только смогу, дам о себе знать.

У нее немедленно заныл висок, к которому прижимался край мобильного. Все это отдавало какой-то нелепой постановкой, дурным водевилем. Что значит – придется уехать, не знаю, надолго ли? Куда уехать? Как? Для чего? Вскочить на скакуна и умчаться, спасаясь от королевских ищеек?

Спросить, впрочем, она ни о чем не успела, муж дал отбой, и в последующие дни номер его оставался недоступен. Зато, как из рога изобилия, посыпались звонки от коллег мужа, членов совета директоров компании, руководства театра и, наконец, ФСБ.

Катерина так и не поняла толком, что же там такое произошло. Выходило, кажется, что фонд помощи детям-инвалидам, который основал Павел, затеян был для отмывания денег его компании. Что с его помощью Павел по какой-то хитрой схеме уклонялся от налогов. Теперь, когда все вскрылось, счета и фирмы, и фонда были арестованы, однако же, как выяснилось, вместе с исчезнувшим Павлом со счетов компании пропали и солидные суммы денег, в том числе и те, спонсорские, что должны были обеспечить постановку спектакля. Именно это объяснили ей суховато-вежливые люди в штатском, заявившиеся к ней домой через три дня после исчезновения Павла.

Вот так, на ровном месте, узнать, что твой муж, которого ты уважала, которому привыкла доверять, мошенник и вор, было нелегко. Однако времени сосредотачиваться на собственных ощущениях у Кати просто не оказалось. Выслушав ее заверения о том, что она не знает, где Федоров, не имеет с ним никакой связи, была не в курсе его махинаций и планов по уводу капиталов за рубеж и, уж конечно, не имеет доступа ни к каким счетам, люди в штатском Кате не поверили. Напротив, в ближайшие дни развернули для нее маленький персональный ад.

Катю снова и снова вызывали на допросы, давили морально, тонко запугивали, ломали. Требовали перестать упрямиться и сдать местоположение мужа. Подкарауливали везде – у дверей собственной квартиры, в транспорте, у магазина, в коридорах театра. Нервы у Кати были на пределе, она стала шарахаться от каждой шагнувшей к ней на улице тени. И на любой самый невинный заданный вопрос готова была истерически проорать в ответ:

– Я не знаю, где он! Не знаю!

Ко всему этому ужасу, в который внезапно превратилась ее жизнь, особую нотку добавляли сомнения – что, если Павел на самом деле никакой не мошенник, что, если его подставили, повесили на него чужие долги, и он вынужден был бежать ради спасения собственной жизни? Но как же тогда он мог оставить ее? Как же не увез с собой, хотя бы не предупредил?

Ответа на эти вопросы у Кати не было. В висках же колотилась оброненная следователем на одном из допросов угроза:

– Зря вы отказываетесь помочь государству, Екатерина Андреевна. Оно ведь может отплатить вам тем же. Вы готовы к тому, что станете никем?

Как оказалось, следователь был прав, Катя была к этому совсем не готова.

Спектакль, разумеется, отменили почти сразу же. Но этого было мало – очень скоро Катя обнаружила, что стала для коллег настоящей парией. На нее косились неприязненно, за спиной слышались ехидные шепотки, второй режиссер проекта, Сережа Шмелев, столкнувшись с ней в коридоре, попросту отвернулся, сделав вид, будто они незнакомы. А директор театрального центра, к которому, в конце концов, Катя явилась, чтобы потребовать объяснений, выслушав женщину с таким выражением лица, словно ему досаждала зубная боль, посоветовал ей не предъявлять претензий.