По щелчку - Лана Ива

Но было ясно одно: раз ДиЛаурентис снова объявился, скоро меня ждёт новая порция кошмаров.

«Ещё увидимся, куколка…»

Глава 25

Прошло два дня с того злосчастного вечера. Два дня с тех пор, как мы с Ханной признались друг другу в любви. Я должен был чувствовать себя счастливым. Разве не об этом я мечтал?

Но как радоваться, когда твоя любимая угасает на глазах, а ты не понимаешь почему? Вместо счастья внутри стремительно росло беспокойство, превращаясь в глухую, изматывающую тревогу.

Я настоял, чтобы Ханна жила со мной – и она согласилась. Точнее, просто молча кивнула, будто ей было совсем плевать на это. И с того момента почти не произнесла ни слова. Её взгляд стал таким пустым, словно её душа покинула тело, оставив мне лишь оболочку.

Ханна мало говорила, мало ела и постоянно витала в своих мыслях. Даже когда мы занимались любовью, казалось, она была где-то далеко, не здесь и не со мной. Я чувствовал себя беспомощным – словно пытался удержать песок в ладонях, но он неизбежно просачивался сквозь пальцы, полностью ускользая от меня.

Ханна могла сидеть в одной позе часами: глаза не мигая смотрят в одну точку, а если я трогаю её за руку, она вздрагивает, как будто я её пугаю.

Я не мог спать. Боялся закрыть глаза, потому что тогда мне казалось, что она исчезнет. Что когда я проснусь, её уже не будет.

Меня охватывала паника. Я слишком хорошо знал это состояние: так всё начиналось у моей матери, перед тем, как она ушла в глубокую трёхлетнюю депрессию. Попытки докопаться до правды разбивались о безмолвие Ханны и пустой взгляд. Даже мама, всегда находившая нужные слова, не смогла растопить этот ледяной кокон.

Но я не привык сдаваться и был уверен: если кто-то и может вытащить Ханну из этого состояния – так это я.

✦

– Детка, пожалуйста, поговори со мной, – в очередной раз попросил я, когда в субботу вечером мы лежали в кровати. – Почему ты такая печальная? Что тебя тревожит?

Ханна долго смотрела на меня, кончики её ледяных пальцев едва касались моего лица. На её лбу залегла морщинка, словно она хотела что-то мне сказать, но не могла решиться.

Я ждал, затаив дыхание.

Но в итоге она опять ответила:

– Я в порядке, Тео. Спокойной ночи.

Чмокнула в губы и отвернулась. Я успел заметить слёзы на её ресницах – слёзы, которые она не позволяла себе пролить.

Я сжал челюсти так сильно, что заболели зубы. Её отстранённость, пустота в глазах, мёртвая улыбка – всё кричало о том, что она, твою мать, не в порядке.

Она боится меня? Не доверяет мне? Или что-то скрывает? Все эти причины разрывали моё сердце в клочья.

Я опять не мог уснуть всю ночь. Мысли одна хуже другой накатывали волнами и сводили с ума. Я чувствовал: всё дело в Оскаре ДиЛаурентисе. В той самой «долгой истории», которую Ханна так и не рассказала мне. Но давить на неё в таком состоянии я не мог.

Этого ублюдка я знал ещё со времён учёбы в Гарварде. Он был из тех людей, кто появляются в жизни без спроса и сразу начинают в ней гадить.

Оскара перевели к нам из другого университета, когда я учился на третьем курсе. Младше меня всего на год, но с амбициями пятидесятилетнего магната: лез без очереди, подлизывался к нужным людям, а ненужных – топил.

В университете был один закрытый студенческий клуб – элита среди элиты. Попасть в него могли только избранные – не просто богатые или умные, а те, кто мог изменить правила игры. Он давал связи, влияние и доступ к могущественной сети выпускников, где бывшие участники уже занимали высокие посты в политике, бизнесе и праве. Это был не просто клуб – это была пропускная система в мир власти. Один звонок мог решить любую проблему.

Я мог бы быть там, но тогда подобное меня мало интересовало. Всё это показушное братство, интриги, борьба за влияние – не моё. У меня были другие цели, и лизать чужие ботинки не входило в их число.

Президентом клуба был мой друг Кристофер Джонсон – сын сенатора. Золотой мальчик, но не мерзавец. Умный, перспективный, мог далеко пойти. Оскару было нужно его место. Он втёрся к нему в доверие, а через пару недель в его комнате нашли 20 граммов кокаина – достаточно, чтобы обвинить его в хранении с целью распространения. А дальше – скандал, исключение, позор для семьи. И вот Оскар уже занимал его пост, как будто так и должно было быть.

Всё произошло слишком быстро, слишком чётко, и я не сомневался – это была подстава. Я начал копать под него, но доказать не смог – слишком велико было влияние его папочки, Стэнли ДиЛаурентиса. Он держал на коротком поводке руководство университета, щедро спонсируя его нужды, и деньги делали своё дело, покрывая мерзкие выходки его сыночка. Гарвард гордился своими традициями, но, когда на чашу весов клали мешок с наличными, честь и справедливость почему-то всегда оказывались легче.

Так Оскар получил то, что хотел – власть, доступ к вершине. И полную уверенность в том, что ему всё сойдёт с рук.

После выпуска он стал адвокатом по уголовным делам. И, конечно же, защищал не тех, кто этого заслуживал. Выбирал самых грязных клиентов, вытаскивал мошенников и преступников, работал не по закону, а по тарифу – кто больше заплатит, тот и прав.

Честно говоря, мне было плевать на него и тех, кого он защищал. Но сейчас этот ублюдок вновь возник в моей жизни. И осмелился раскрыть свой грязный рот на Ханну.

Те его слова до сих пор звенели в моей голове, врезаясь в разум, как осколки стекла, ныли, не давая ни минуты покоя: «Не думал, что у тебя такие же вкусы, как у меня. Девочка что надо, правда? Я всё ещё помню, как сладко она стонала и умоляла меня не останавливаться…»

От осознания, что он прикасался к ней, что Ханна спала с ним, меня тошнило, а мысль выбить ему все зубы и прикончить его пульсировала в висках, требовала выхода, становилась навязчивой. Но в тот вечер я не мог ничего ему сделать и пришлось молча проглотить этот выпад.

Это не означало, что я оставлю всё как есть. Только прежде чем бить, нужно точно знать, куда. Я не мог пойти в атаку, не понимая, с чем имею дело. Надо выяснить всё: что связывало их с Ханной, почему она так на него реагировала, что скрывала от меня. Но сначала… сначала я должен вернуть любимую к жизни.

Я сомкнул глаза только в три часа ночи, а в шесть утра меня разбудил какой-то шорох.

Ханны не было рядом.

Я резко сел, сердце ушло в пятки. И тут увидел её – полностью одетую, с сумкой на плече.

– Далеко собралась? – Мой голос спросонья прозвучал хрипло и немного грубо.

Ханна отвела взгляд воспалённых глаз и тихо ответила:

– Я поеду к себе, Тео.

Внутри всё похолодело. Первым моим порывом было сказать «нет», затем вырвать сумку из её рук, раздеть и уложить обратно в кровать.

Но я сдержался и спокойно поинтересовался:

– Зачем?

Её пальцы судорожно сжали лямку сумки.

– Мне… надо.

– Что это за ответ?

Она молчала и упорно не смотрела на меня.

Я не выдержал. Подошёл к ней, взял за плечи и заставил смотреть мне в глаза.

– Тебе написал ДиЛаурентис? Решила встретиться со своим бывшим любовником?

– Господи, нет! – Её глаза расширились от ужаса, и в этом ужасе не было ни капли лжи.

Но в следующую секунду в них вспыхнула злость.

– Не спрашивай, а просто дай мне хотя бы день свободы, Тео! – огрызнулась Ханна, но тут же осеклась, будто испугавшись собственных слов. – Прости.

– Свободы? – эхом повторил я, и на мою голову ледяным градом обрушились воспоминания.