Там, где кружат аспиды - Олеся Верева

Догода вздохнул.

— Сама по себе мне Ульяна нравится. Добрая она, заботливая. Но иногда я думаю, что лучше бы она пропала куда-то. Да погоди ты, не злись! — поспешил он опередить Лёлю, уже было гневно открывшую рот. — Я в хорошем смысле. Она же русалка. Соблазнительница с душой пустой, как про них говорят. Не верю я, что искренне она брата моего любит. А что, коли выбрала она его как трофей охотничий? Чтобы похваляться потом, мол, самого бога ветра северного приручить смогла. Неправильно это, но порой я представляю, как славно было бы, если бы другим она увлеклась, а брата моего оставила.

— Она не русалка, а водяница, — строго отрезала Лёля, отводя взгляд от любимого, но ненадолго. Она грустно посмотрела в серо-голубые глаза и призналась: — А я порой мечтаю, что способ отыщу её бессмертной сделать. Несправедливо это, она такой родной мне стала, а умрёт, когда мы даже не состаримся. Понимаю умом, что невозможно это, а сердце верить отказывается.

— А Похвисту каково? Он каждый день только об этом и думает. Хотя сейчас я лучше понимаю, отчего так дорога ему Ульяна. — Догода сел и повернулся к Лёле. — Говорят, любовь то, любовь сё… Но никто не говорит, что хороша только взаимная любовь. И если права ты, и нет в речах Ульяны лукавства, счастливее Похвиста никого сейчас не сыскать. Самое дивное чувство — понимать, что любит тебя тот, из-за кого твоё собственное сердце бьётся. Как жил бы я, если бы с детства память о тебе хранил, отыскал тебя, а ты объявила бы, что за брата моего выходишь?

— За Похвиста-то? — прыснула Лёля. — Вот уж парочка из нас вышла бы: один вечно угрюмый, другая улыбается лишь по праздникам. Нами можно было бы явьских детей пугать. Нет, мне другие парни любы — те, что в янтарных аспидов обращаются. Знаешь, что сделать мы должны как только в Яви окажемся?

— Не знаю, — улыбнулся Догода.

— Обручиться нам нужно. Мужем и женой стать. А догадываешься почему?

— И почему же? — ещё шире улыбнулся он.

— Потому что только как мужа моего батюшка тебя в Правь допустит. А тебе обязательно нужно в Правь! Я Нянюшке слово дала, что мы вместе к ней придём, ты и я. А если ещё и Похвиста приведём, она так счастлива будет, так счастлива!

— Неужто помнит меня Нянюшка? Или ненавидит, как другие твои домашние? — поразился Догода.

— Нет, любит она тебя. И до сих пор платок твой хранит — белый, с золотой вышивкой! Красивый такой платочек. Правда, теперь он в крови моей.

Догода снова улыбнулся, но тоскливой улыбкой.

— Как проще было бы, если бы в тот день мы с Похвистом другую игру затеяли. Ну что нам стоило? Из-за дурости нашей всё под откос пошло. А ведь мы могли бы с тобой тогда не разлучаться. Мы бы вместе повзрослели, я, как полагается, прислал бы сватов, а на нашу свадьбу боги всех трёх миров собрались. А что теперь? Берегиня и изгой, со всех сторон отверженные. Как простить себе это?

— Давай жить дальше будем. — Лёле и самой грустно стало от мелькнувшей пред глазами картины своего возможного безоблачного счастья. Но представила она, как много в её жизни не случилось бы, окажись мечта Догоды явью, и горечь в душе улеглась. — Попробуем теперь счастливыми друг для друга стать. Мне кажется, та девушка, какой раньше я была, могла бы тебе и не понравится. Если что-то и задумал Род для нас с тобой, всё позади уже.

Догода потянулся и обнял её, а Лёля обняла его в ответ. Так вот зачем Род заповедал всем пару создавать — и людям, и богам, и даже зверям лесным. Вдвоём гораздо легче боль любую сносить, чем одному. Вдвоём они и против целого мира пойти смогут. И что бы там Догода ни говорил, теперь и Похвист с Ульяной друг друга не отпустят. Молодая ещё русалка, только недавно в брачный возраст вошла, ей ещё жить и жить. А дальше видно будет.

Если бы Лёля была уверена, что в Нави, обители мёртвых, умереть нельзя, она первой предложила бы им всем четверым однажды сюда переселиться. Но, к несчастью, Навь была Родом для людей сотворена. Ульяне, созданию Яви, не суждено здесь оказаться. Ей даже постареть не суждено. Однажды, когда срок, ей предписанный, закончится, её душа вернётся в воду, где сольётся с душами других ушедших водяниц, чтобы положить начало жизни новым водным духам.

— Я вспомнила только что, — Лёля отстранилась и стыдливо взглянула на Догоду. — Я же тебя искала, чтобы прощения просить.

— За что? — удивился он.

— За то, что не заступилась за тебя перед батюшкой. Видно, глупая тогда была, маленькая, ценность дружбы понять не могла.

— Да ты и сейчас не очень умная, если думаешь, что меня это волнует. Не хватало только, чтобы девчонка меня защищать вздумала. Это я вместо тебя должен был на куст тот колючий броситься, каждый укол в своё тело принять. Знаешь, дело какое удивительное: я в тебе девушку желанную вижу, что разум мой заполонила, а с другой стороны — нет у меня товарища, тебя ближе. Похвист не в счёт, он кровь родная, иное это чувство. А с тобой мы будто всё сделать можем, со всем совладать. Я как огонь, а ты воздух, меня питающий.

— Если ты огонь, то в тепле твоём я вечность греться буду.

Лёля понимала, что Догода, может и неосознанно, но имел в виду. Отныне судьба его в её руках. Ей сдерживать пламя, которое из-под контроля выйти может, ей и раздувать его, если угольком станет. Но Лёля не против была. Наоборот, не счастье ли встретить того, кого она так хорошо дополняет? Представить, что теперь их ждёт долгая, счастливая и наполненная любовью жизнь, казалось легче лёгкого.

— Уж лучше огнём и воздухом быть, чем воздухом и водой, — сказала она, с замирающим от беспокойства сердцем глядя на слившихся в поцелуе Похвиста и Ульяну.

* * *

Ульяна, несмотря на нездоровый цвет лица и воспалённую спину, умудрялась сохранять жизнерадостное настроение. В новом наряде, точно боярыня какая, вышагивала она легко и гордо даже по сухой каменистой почве. Будто одними мысочками касалась она дорожки, покрытой смесью песка и камня мелкого, и казалось, вот-вот вспорхнёт, как птичка.

Но птичкой она тогда здесь единственной окажется. Лёля понятия не имела, как забрели они в такую унылую местность. Вокруг одни валуны, чёрные да серые. Узкая тропка посередине, а по