Жестокое завоевание - Лилит Винсент

Я поднимаю глаза и вижу, что дядя Кристиан смотрит на меня с той же неприкрытой тоской, которая была на его лице, когда я держала Надю.

Он берет мою челюсть в свою руку и наклоняет свое лицо к моему, как будто собирается меня поцеловать.

— Не надо, — шепчу я, осознавая, что люди входят и выходят из кухни.

— Но ты мне нужен, ангел, — бормочет он. — Я хочу трахнуть тебя так сильно, что это больно. Я хочу, чтобы твой живот был наполнен мной прямо сейчас.

Мой рот открывается, и я прикрываю ухо ребенка. — Перестань возбуждаться посреди вечеринки. И перед ребенком.

— Я возбужден за всю твою чертову душу , — выдыхает он. — Я хочу построить свою жизнь с тобой. Твой и мой ребенок, представляешь? Трое младенцев. Пять младенцев. Я хочу большую семью с тобой. Мой член тверд, а сердце мягко. Ты убиваешь меня, принцесса.

Мои губы дергаются, и я качаю головой. Я даже не могу притвориться, что удивлен, что он так говорит. — Получить контроль. Ты превращаешься в беспорядок всякий раз, когда я держу на руках маленького ребенка.

— Всегда было, всегда будет — соглашается он с грустной улыбкой, глядя на Селесту, и я вспоминаю тот день, когда держал Данила, стоящего прямо здесь с ним в день смерти Чессы.

— Ты думал об этом, когда мне было шестнадцать, — упрекаю я его.

— Да, черт возьми, я это сделал, — беззастенчиво говорит он, заправляя прядь моих волос за ухо. — Я уже много лет схожу с ума от того, что ты родишь мне ребенка. Может, было бы не так уж плохо, если бы меня не усыновили. Я не знаю.

Это новое. Я никогда раньше не слышал, чтобы он говорил что-то подобное. — Что ты имеешь в виду, если тебя не усыновили?

Он тянется ко мне сзади и кладет руку на стойку так, что его рука почти обнимает меня, и когда мы с Селестой оказываемся близко к его груди, он тихо говорит мне на ухо. — Ты смотришь на своего отца, своих братьев и сестер и видишь себя, не так ли? Вы узнаете свои собственные черты.

Мне кажется, я понимаю, к чему он клонит, и указываю: — Ты действительно очень похож на нас.

— Поверхностно, конечно. Те же волосы. Глаза одного цвета. Но мое телосложение отличается от телосложения твоего отца. Мое лицо отличается от твоего. Я никогда не чувствовал себя беляевым, даже когда меня выслали, но всегда в глубине души, когда я оглядываю комнату, полную беляевых, я не вижу своего носа. Мой подбородок. Никто не говорит: «О, вот каким был Кристиан, когда он был ребенком» , или «Вы получили это от своего дяди Кристиана ». — Он смотрит на меня с неприкрытой тоской в глазах. — Я жажду этого, принцесса. Когда я смотрю на своих детей, я хочу видеть в них себя, хочу видеть и вас. Твое красивое лицо. Твоя милая улыбка. Твой дух. Твоя сила.

Его слова заставляют мое сердце чувствовать, что оно вот-вот разорвется в груди. Я касаюсь его челюсти, желая поцеловать его в губы. — Я не знал, что ты так себя чувствуешь.

— Ну, теперь ты знаешь. Я не мог сказать этого, когда тебе было шестнадцать, но я могу сказать это сейчас. — Он наклоняет голову ниже к моей, бормоча: — Это выражение на твоем лице заставляет меня думать, что ты действительно хочешь моего ребенка. Скажи мне, что ты знаешь. Скажи это.

Тепло разливается по моему телу.

— Я… — Я хочу твоего ребенка, дядя Кристиан. — Я…

В его глазах вспыхивает голод.

У меня внизу живота щемящее чувство.

Маленький ребенок бежит через комнату к нам и обвивается вокруг ноги дяди Кристиана, радостно смеясь.

Хелена подходит к нам с улыбкой и забирает у меня Селесту. — Спасибо, что придержала ее для меня, Зеня. Давай, Энтони. Пойдем возьмем торт.

Мы остались одни, а дядя Кристиан не отводит взгляда от моего лица. Ноющее ощущение внизу живота не проходит, и я понимаю, что это не нервы.

Это что-то совершенно другое, и мое сердце падает.

Я смотрю на него с криком испуга и кладу руку на живот. — Дядя Кристиан, я…

Он переводит взгляд с моей руки на мое лицо, в его глазах расцветает тревога. — В чем дело?

Я должен чувствовать облегчение, не так ли? Или я не должен ничего особенно чувствовать, как я это делаю раз в два месяца. Вина и печаль пронзают меня, когда я смотрю в его голубые глаза. — Кажется, у меня начались месячные.

Его лицо падает. Мгновение спустя он стирает выражение лица, но я все еще вижу разочарование в его глазах. Несмотря на то, что беременность была бы катастрофой, я чувствую странное желание обнять его за шею и извиниться. Мне нужно сказать дяде Кристиану, что я ходила к доктору Надеру. Вернуться к нему на укол? Я просто оставляю все на произвол судьбы? Принятие решения об этом разрывает меня надвое.

— Ты уверена? — он спрашивает.

— Я не знаю. Я должен проверить.

— Пошли, — говорит он, беря меня за руку и выводя из кухни.

— Что? Нет…

Он ведет меня сквозь гостей вечеринки вверх по лестнице, крепко сжимая мою руку. — Слишком поздно. Я уже часть этого.

Когда мы остаемся одни в моей ванной комнате, он закрывает и запирает за нами дверь, и все звуки вечеринки стихают. Он берет мое лицо в свои ладони и целует, тщательно пробуя на вкус, массируя мой язык своим языком. К тому времени, как он отстраняется, я уже задыхаюсь.

— Я хотел сделать это всю ночь. Он снова прижимает свои губы к моим, прислоняет меня к туалетному столику и задирает мое платье. Его палец скользит по шву моего нижнего белья. Мое сердце покалывает от его поцелуев, и я чувствую, что скользну под его пальцами. Я мокрый? Это кровь?

Что делать, если у меня есть мой период?

А если нет?

Дядя Кристиан просовывает пальцы под ткань и медленно погружает палец в меня, любовно лаская мои внутренние стенки. Я задыхаюсь в его губы, потому что ему всегда хорошо во мне, независимо от причины.

Он убирает палец и осторожно вытаскивает его из-под моего платья. Мы прекращаем целоваться и вместе смотрим на него. Кончик красный от крови.

В его голубых глазах печальное выражение, но он улыбается мне и нежно целует. — Было бы безумием, если