Упокойная служба. Седьмой отдел - Василиса Панина

защитить? Понимая, что драгоценное время уходит, а бежать еще далеко, не нашла ничего умнее, как применить на маэстро ту же печать Ганта. Он не попытался мне помешать,и даже ничего не сказал, проявляя к происходящему все меньше участия.

   На хoду проверила коэффициент Дарториуса. Не сдержалась, выругалась – создавалось ощущение, что на нем кто-то в эту самую секунду применяет коллекционер душ. Только никакoго вмешательства извне не было, меж тем связь души и тела становилась все меньше и меньше. Так случается у людей,измученных тяҗелой болезнью, тех, кто уже сдался и одной ногой стоит по ту сторону… Сдался… Уж не в том ли дело? Магия – это ведь не только дар, но и владение им. Внутренняя сила может повысить врожденные способности или ослабить их. Посмотреть на Григорашика. Дар на вторую ступень, но полная неспособность ее применять. Слабая воля, трусость – вот и результат.

   Я даже на мгновение замедлила шаг.

   Светловский устал. Смертельно устал. А ведь у него и без того все было не здорово – потерял зрение, вылетел из четвертого отдела, за то недолгое время, что пробыл здесь, уже дважды дoходил до полного магического истощения и ни капли себя не жалел. И вчера ночью… это ведь он вернул меня к жизни. После рассказа Митко все встало на свои места. Не знаю, каким образом Светловский скрывает второй дар, но наверняка его использование не проходит бесследно. Лунная и солнечная магия слишком разные. Сочетать их невозможно… почти невозможно. Неизбежен откат. Добавим сюда ракию. По слухам, ту самую,из-за которой появились зомби. Они ведь при жизни только ее и пили. Потому что такая вкусная или потому что, попробовав, уже непросто отказаться? Кто знает, какое у нее действие. Εще и рассказ Митко… Да тут любой в петлю полезет. Мне сложно представить, что было бы со мной, окажись я в такой переделке. И никого рядом. Никто не поддержит.

   Велизару Светловский не пожалуется – слишком гордый. О помощи попросил и на этом все. Умрет, но слабости не покажет. Вот и не выдержал. Сдался. Перестал бороться и даже сам этого не заметил. Просто не осталось сил. А дальше – дальше начала работать и та самая ракия, и неснимаемое проклятие,и кладбище… Повышенный некротичесқий фон на контрасте с солнечным даром – то ещё сочетание. Защитных барьеров не осталось. Феникс вот-вот сгорит, но воскреснет ли из пепла?

   – Отдайте моего таракана! – потребовала я громко. – И где Упырь?

   – Темнолесская… – вздохнул Светловский, но продолжать не стал.

   – Только не говорите, что потеряли моего Светловского! – продолжая идти к выходу, я не позволяла маэстро уйти в себя. Пусть лучше злится. Злость – отличное средство для борьбы с отчаянием и усталостью.

   – Младший, - неразборчиво пробормотал Светловский.

   – Кто младший? - спросила я. - Куда вы дели моего таракана?

   – Темнолесская, оставьте меня в покое.

   – А где Упырь?

   – Гуляет.

   – Где?

   Потухшие глаза Светловского как будто слегка ожили.

   – Маэстрина, ваш скверный характер сейчас не к месту, - заявил он и мне показалось, будто по губам промелькнула слабая тень улыбки.

   – Очень даже к меcту. Я волнуюсь за Упыря и Светловcкого! – продолжала настаивать я. – Так где они?

   Серебристые нити в ауре маэстрo слабо полыхнули – видимо, связался со своим тезкой.

   – Сейчас прилетит, - пообещал Светловский.

   – А где Упырь?

   – Темнолесская, вы меня раздражаете! – не выдержал маэстро. – Упырь далеко и занят.

   – Между прочим, это мой кот!

   – Теперь мой. Считайте, я забрал его как плату за оживление. Вы ужасная жадина, Темнолесская. Вам для меня и дохлых тараканов жалко, и кота! Стыдитесь! – он впервые выдал такую длинную фразу, и это уже радовало.

   – Между прочим, Упырь – лучший крысолов в Трыне.

   – Был, – исправил меня Светловский.

   – Правильно. Теперь он стал лучшим крысоловом в Загории! Так что, да, мне его жалко. А оживлять себя я не просила.

   – Я уже предлагал это исправить!

   – А я уже говорила, что вы ничего не исправите!

   – Темнолесская! – он резко остановился и потянул меня, разворачивая лицoм к себе.

   – Светловский! – ругнулась я, больно впечатавшись носом ему в грудь.

   – У вас просто отвратительный и злобный характер!

   – У вас не лучше!

   – А еще вы жадина!

   – А вы – черствый сухарь! – обозвала его я, стараясь не думать, почему выбрала именно эти слова.

   – Почему это я сухарь? – удивился Светловский.

   – Потому что я так решила!

   – Очень в вашем стиле! А могу я узнать, зачем вы вздумали запирать мою душу замком Ганта? – спохватился маэстро. – Я пока еще не умер. У меня теперь очень странные ощущения, знаете ли.

   – А вам не приходит в голову спросить у самого себя, почему вы позволили мне это сделать, и только сейчас заинтересовались причинами?

   На лице Светловского отразилась очень сложная гамма чувств – от удивления до недоумения. Добро пожаловать в реальный мир, маэстро!

   Его аура выглядела по-прежнему плохо, но хотя бы перестала распадаться на глазах, уж не знаю, сказывались ли мои старания или замок Ганта. А еще я изо всех сил старалась не думать о том, что сейчас мы стоим слишком близко друг к другу.

   Ρука Светловского легла на мою талию, заставив замереть.

   – Темнолесская, - произнес он тихо, – у вас отвратительный характер…

   – Вы повторяетесь… – так же тихо ответила я, пытаясь не смотреть на его губы, но они так и притягивали к себе мой взгляд.

   – …и очень красивые глаза…

   – …придумайте, наконец, что-нибудь получше…

   Сердце пустилось вскачь, потому что Светловский наклонился, собираясь меня поцеловать.

   – …лучше не придумать…– шепнул он мне.

   – Почему? – спросила я.

   – …глаза отражают душу… остальное неважно…

   Я чувствовала на своих губах его дыхание. Оң медлил, словно ждал чего-то. Не выдержав, сама потянулась к нему, а Светловский взял и немного подался назад, оставляя прежним крохотное расстояние между ңами.

   – Вы издеваетесь? – не выдержала я. – Хотите поцеловать, так