Кощеева гора - Елизавета Алексеевна Дворецкая

тянется к ней. Сам не понимал, что его, выросшего среди красивых женщин, знакомого с княгиней Эльгой и королевой Адельхайд, так влечет к Долговязой Пятнице с ее узким, скуластым, вовсе не красивым лицом и заурядной темно-русой косой. Но велика ли важность в лице – вся эта девушка казалась ему цельным сосудом чего-то необычайного, что волновало, дразнило любопытство.

Однажды, дней через десять после Куромолья, Торлейв вышел из гридницы уже в темноте, в последний раз перед сном. На дворе парил легкий мелкий снег, напоминая, что настоящая зима не за горами, от луны, что так ярко светила по пути на первые посиделки, остался тонкий серпик, сточенный о плотные тучи. На обратном пути, подходя к гриднице, Торлейв заметил, как что-то шевельнулось в непроглядной тени под стеной, куда не доставал свет месяца. Остановился и обернулся, подобравшись, вгляделся, готовый ко всему. Он помнил, что Унезор имеет причины таить на него злобу, и не ждал, что тот так легко смирится с поражением и позором. Они встречались в гриднице каждый день, и хотя Унезор близко к нему не подходил, его недружелюбные взгляды не давали забыть о столкновении на посиделках.

– Торлав… – шепнул голос из тьмы.

Этот голос Торлейв сразу узнал и сам удивился сильной вспышке радости в груди.

– Хабиби, где ты? – позвал от двери бдительный Агнер.

– Я здесь, все хорошо, – ответил ему Торлейв и шагнул к углу.

Там стояла Дединка, закутанная в большой платок и без кожуха, будто выскочила случайно. Разглядев это, Торлейв без разговоров обнял ее, распахнул свой кожух и прижал к груди, делясь своим теплом. Она слегка вздрогнула, но не стала противиться. Ее щека оказалась почти прижата к его щеке, и он снова усмехнулся про себя этому непривычному объятию с девушкой одного с собой роста. Не проходило впечатление, что эта девушка – какая-то особенная и эта ее особенность заставляет его и радоваться ей, и трепетать от волнения.

– Послушай, я тебе сказать хотела, – зашептала Дединка. Ее теплое дыхание касалось щеки Торлейва, и это отвлекало, мешало сосредоточиться на смысле слов. – В тот раз Унезор не сам придумал дохлой кобылой нарядиться. Его Орча подучила, воеводская дочка. Я вызнала понемногу, девки и отроки младшие кое-что знают. Она сказала, мол, киянин везде с тремя бережатыми ходит, даже в нужной чулан… и это, я вижу, правда! – прервав сама себя, Дединка засмеялась, и Торлейв обнял ее крепче, возбужденный этим смехом, отдававшимся трепетом в теле. – Посмотрим, сказала, как он покажется, коли придется самому за себя постоять. Хотели тебя кобылой забодать, а ты их сам у порога встретил…

– Они меня совсем не знают, – шепнул он в ответ, тоже смеясь, потому что смеялась она. – Думают, у нас в Киеве таких обалдуев нет. Видели б они Игморову братию – а я-то с ней вырос. Ну да леший с ним, пусть он со своей кобылой целуется…

– Они потом тебя подстеречь хотели, Унезор и еще кое-кто и гридей. Да Орча догадалась: вышла и сам прогнала их, сказала, вам на посиделки нельзя, начнут разбираться, как вы забрели сюда, еще на меня укажут. На Орчу то есть. Они и убрались. Унезор ее-то слушается. Но ты берегись. Он ведь так не оставит. Киевского посла они в открытую-то задевать не смеют, им от воеводы нагорит, а как бы пакость какую не затеяли. Орча тебя не залюбила, а Унезор для Орчи хоть в огонь кинется, лишь бы ее заполучить.

– Пусть сам бережется. Ты лучше скажи – я могу тебе чем-нибудь пособить? Почему ты здесь в тали живешь? Может, выкуп…

– Нет, нет! – Дединка высвободила одну руку и поднесла к его рту, желая помешать говорить. – Не поминай об этом ни князю, ни воеводе. Они не станут с тобой об этих делах говорить, да как бы хуже не было… Пусти, пора мне, а то хватятся. Я еле выбралась, уж который день ищу, чтоб с тобой словом перемолвиться…

– Так и я…

Торлейв подался вперед – ее дышащие теплом губы были так близко. Но он едва сумел их коснуться – а может, и не сумел, только ощутил их горячую близость, как Дединка вывернулась из его рук и побежала прочь, к девичьей избе. Он смотрел ей вслед, не замечая холода зимнего вечера и снега на волосах. Это стремительное свидание ему как будто померещилось; он был полон ощущением ее тела в объятиях, радостью, что она хотела о чем-то его предупредить, беспокоилась о нем – и почти не помнил сути разговора.

«Веселые» посиделки, куда можно прийти парням, бывают только в пятницу. Через несколько дней Солонец с приятелями зашел за Торлейвом, приглашая присоединиться, но тот отказался. В тесной избе остроглазые девки приметят, но кого его тянет смотреть, а если пойдет слух о его неравнодушии к Долговязой Пятнице, не было бы беды. К нему-то поди подступись, а она куда менее защищена от любой пакости. Безопаснее будет выказывать полное равнодушие. Даже когда еще через несколько дней Рагнора, побуждаемая матерью, пригласила его прийти, он отказался: дескать, стар я уже для этих забав.

– Да неужели тебе с нами не весело? – Рагнора лукаво взглянула на него. – Или у вас в Киеве девки лучше поют? Или может, – она коротко засмеялась, – опасаешься, что снова кобыла в избу влезет?

– Если у той кобылы, – Торлейв повернул голову и прямо взглянул на Унезора, что из другого конца гридницы наблюдал за ними, – есть дело до меня, то пусть приходит и объявит, под горшком не прячется. А девок даром пугать – много удали не надо.

Рагнора фыркнула и ушла: дескать, нам и без вас весело. Все видели, что она пыталась уговорить киевского гостя, и если он пренебрегает здешними девами, то не их вина.

Она ли передала слова Торлейва Унезору, или кто-то другой из свидетелей этой беседы, но в тот же вечер, когда Рагнора и Остромира уже ушли, Унезор поднялся и не спеша направился через гридницу к почетному краю скамьи, где сидел Торлейв. Ужин закончился, столы убрали, Станиборовы отроки и кое-кто из старейшин сидели на краю спального помоста, а две немолодые служанки под присмотром княгини Прибыславы разносили пиво и разливали по чашам – тем из гостей, кто заслуживал такой чести. Торлейв входил в это почетное число, а Унезор, как и другие младшие отроки, – нет.

Торлейв сидел, глядя, как Унезор приближается с видом угрюмым и вызывающим. Подойдя, тот остановился, меряя Торлейва взглядом. Тот в свою очередь осмотрел его и