Ты меня не помнишь - Марья Гриневская

замороженная рядом со мной, не понимает как себя вести, бояться или нет. Видимо, Грозин ей ничего не рассказал. Оно и понятно, не для девичьих ушей информация. Сама она спрашивать не будет, догадываясь, что есть причины, по которым Грозин не упек меня за решетку.

— Ляль, я про Сашу все знаю, она сама мне рассказала. Вернее, отдала папку, а я прочитал.

В глазах девушки читаю удивление. Страха нет, выслушает. Коротко пересказываю как все было, как мы проводили расследование, как нашли Мирона и как наказали. Краски, конечно, значительно разбавляю, что-то умалчиваю или, чего уж там, привираю.

— Он теперь в тюрьме будет сидеть, да? — уточняет Лялька с надеждой.

— Да — отвечаю твердо — только это закрытая информация, поэтому Грозин и молчит.

Ляля кивает несколько раз и сжимает губы. Конечно, даже урезанный вариант истории получился не из легких, но она имеет право знать, чтобы не шарахаться от меня при каждом резком движении. Осталось с Сашей вопрос решить. Как она меня встретит? Сообщение ведь вчера прослушала, но не ответила ничего, видимо, плохо стало...

— Замерзли? — возвращается к нам под навес Вик.

— Немного — натягивает шапку на нос Лялька.

— Погода, дрянь — машинально соглашаюсь я, а сам цепляюсь за фразу «вчера прослушала».

Интуиция подсказывает, что это именно та точка, от которой я должен оттолкнуться. Начало начал и с ним связано все, что случится после... Телефон — следующий в цепочке. Достаю его замерзшими пальцами и, разблокировав экран, захожу в мессенджер.

Время. Теперь время.

— Ляль — поднимаю голову от экрана смартфона — во сколько звонил врач.

Язык переваливается во рту словно замороженный. Мне приходится делать усилие, репетировать каждое слово, чтобы оно получилось понятным. Предчувствие, мать его, острым лезвием режет кожу и заставляет захлебываться от боли.

— Два тридцать ночи — Лялька поворачивает ко мне экран смартфона на котором видны данные звонка.

Открываю мессенджер на своем телефоне. Сразу сфокусировать взгляд не получается, руки дрожат и цифры расплываются. Время отправки сообщения пятнадцать минут первого. Интервал ведь большой получился? Ведь возможно?

Нет. Врач мог позвонить только после того, как Сашино состояние стабилизировали. По времени получается так: прочла, почувствовала себя плохо и вызвала врача. Плюсуем время на оказание помощи, ну или что там понадобилось.

Сходится.

Причина — я. Если бы я не рассказал ей правду, Саша была бы в порядке.

Шуршание шин по мокрому асфальту возвращает меня в реальность. Вик помогает Ляльке сесть в машину и вопросительно смотрит на меня, а я так и стою с телефоном в руке. Он окликает меня, наши взгляды встречаются, а я не могу пошевелиться. Придавленный осознанием происходящего, стою и не обращаю внимание на дождь, ветер и сигналящее такси. У меня даже появляется мысль никуда не ехать, вернуться в здание аэропорта, ждать ближайший рейс на Москву.

Всего лишь на минуту я поддаюсь этой слабости, а потом решаю идти до конца. Сажусь в машину и, не отвечая на вопросы Вика, молю высшие силы об одном, чтобы Саше стало лучше. Только тогда я смогу поговорить с ней о нашем прошлом, о ребенке и о будущем.

Саша Лисицкая

Ненавижу больницы. С тех самых времен просто терпеть не могу, а здесь... уже почти два месяца нахожусь и, как говорит доктор, еще месяца два мы с ним вряд ли расстанемся.

Конечно, я не все время лежу, иногда гуляю по коридорам, а в хорошую погоду даже на улицу выходить разрешают. РазрешаЛИ, поправляю себя. После ночного кризиса многое останется только в моих воспоминаниях.

— Не вставать, не нервничать — отчитывает врач, догадавшись о причинах моего состояния — телефон буду выдавать на час, вечером, чтобы родным позвонить!

Он снова повторяет то, что я и так вызубрила. Врезавшиеся на подкорку диагнозы уже не пугают, потому что я здесь, а этого никогда не должно было случиться. Дешевый тест, купленный четыре месяца назад в сетевом супермаркете, показал, что все могут ошибаться. Исключений нет, я точно знаю и это единственное, что не дает мне скатиться в бездонную яму самобичевания.

Балансирую на грани.

Все правильно, но должно быть не так, и мне ничего не остается, как начинать привыкать к этой новой реальности.

Отвлекаюсь от мыслей. Голос врача становится громче.

— Вы понимаете, Александра Сергеевна? Кри-тич-но — растягивает по слогам врач — да, мы немного компенсировали деформацию шейки матки пессарием, но он бессилен при отслойке плаценты, а в вашем случае этот риск очень высок из-за ее расположения. Всего два месяца, Александра Сергеевна, потерпите, а на 26 неделе сделаем кесарево. Договорились?

Киваю, понимаю, постараюсь — больше ничего от меня не зависит.

Его цель — сохранить здоровье и жизнь мне и ребенку. Моя обязанность — выполнять все предписания. Всегда, даже если мой мир в очередной раз перевернется и придется искать свое место в нем.

* * *

Первую неделю, после того как вернулась домой, я провела в постели. В моей жизни больше не было цели, как и необходимости вставать по утрам. Я отомстила, получила то, что хотела и обрекла себя на бесцветное существование.

Реальность оказалась страшнее.

Я была пуста.

Как так получилось? Почему разрушить и уничтожить все оказалось легче, чем построить заново? Я пыталась жить, пытаясь заполнить себя чем-то новым, но ничего не подходило. Месть занимала слишком много места, чтобы ее можно было заменить чем-то простым и повседневным.

Дни шли, ничего не менялось, и я почти смирилась с этим. Потом был тест, маленькая полосочка бумаги, изменившая все за каких-то пять минут. Я была счастлива и, несмотря на диагнозы, верила, что все будет хорошо, пока не получила сообщение с неизвестного номера. Прослушала его несколько раз, запомнила каждое слово. Сначала молча наблюдала, как рушится мой хрупкий мирок, а потом был взрыв. Я не смогла сдержать эмоции. Плакала от обиды и счастья, испытывая боль и облегчение одновременно, словно что-то выломало ребра изнутри и я наконец-то могла свободно дышать.

Сообщение от Межницкого так и висит в мессенджере. Не удаляю его, оставляя напоминание о том, что все вокруг может оказаться не таким, как кажется, а все, чем ты живешь — ложью.

Поворачиваюсь на бок, лицом к окну. Темно. Я не отрываясь слежу за тем, как постепенно светлеет небо. Надежды нет. Прикрываю глаза и сглатываю ком, подступивший к горлу. Сегодня опять будет пасмурно, как и вчера, и позавчера. За неделю