Зачем нам любовь. Том 1 - Маргарита Дюжева

— Марат…— прошептала я, отчаянно мотая головой, — не надо.

— Послушай жёнушку, иначе…

Он не договорил.

Ремизов ударил. Наотмашь по морде, а брат отлетел как деревянный солдатик, на ходу цепляясь за тот стул, которым я прикрывалась, и утаскивая его за собой.

А я, вне себя от страха, подлетела к мужу и что есть мочи уперлась в тяжело вздымающуюся грудь.

— Марат, не надо, остановись.

Он перевел на меня почерневший взгляд:

— С тобой все в порядке?

— Д…да… Мы просто говорили.

— Ты мне лицо разбил, — Матвей сплевывал кровь прямо на светлый пол, и прижимал ладонь к лицу.

— Я тебя предупреждал, что будет если посмеешь к ней сунуться.

Чувствуя, как муж подобрался, я еще сильнее уперлась ему в грудь:

— Не надо, Марат! Пожалуйста. Пусть уходит!

— Я-то уйду, но вы у меня еще попляшете, — с этими словами брат бросился к дверям и был таков, а перекинулась на Марата:

— Зачем ты это сделал? Что ты натворил?!

— Есь, послушай…

— Он доберется до матери, как ты не понимаешь? Он погубит ее, Маа-а-арат, — простонала я, прижимая ладонь к груди, в тщетной попытке унять боль, — возможно уже сейчас кто-то входит в ее палату…

От этих мыслей меня чуть не вывернуло.

Пожалуйста, не надо. Пожалуйста.

***

— Есь, он обманывал тебя, — хрипло сказал Марат, сжимая мои плечи, — все, что он говорил, было ложью. Каждое его слово. Завещание, по которому все переходило к Матвею — фальшивка. Мы нашли того, кто помог ему это провернуть, и настоящее завещание тоже нашли.

— Я не понимаю, при чем тут завещание? Какое завещание? — меня трясло так, что зуб на зуб не попадал.

— Половина всего и так принадлежало твоей матери, как совместно нажитое. А остальное делилось на четыре равных части. Ей, двум детям и на благотворительность. Так что Матвею доставалась одна восьмая от всего. Тебе тоже должна была достаться одна восьмая, а остальное — твоей матери. Ваш отец был уверен, что она будет делить, по справедливости, и никого не обидит.

Мне стало тяжело дышать. Удавка на шее стягивалась все сильнее и сильнее, вынуждая бороться за каждый глоток воздуха.

Жуткая мысль пробивалась сквозь кровавую пелену паники.

Обман? Все это обман?!

Дело не в деньгах, не в том, что я оказалась на старенькой квартирке без средств к существованию, а в страхе. В том самом страхе, который неотступно следовал за мной попятам каждый день с момента аварии. Страх сделать что-то не так, страх спровоцировать Матвея и навредить матери, страх, что он по моей вине откажется ее лечить и вышвырнет на улицу, как безродную дворняжку.

Ночами скулила от этого страха, прижимая к груди подушку и не смыкая глаз, потому что только так можно было избежать жутких сновидений. Превратилась в измученную, покорную тень, не смеющую и слова пикнуть против воли брата.

— Он не мог с этим смириться. Поэтому сделал то, что сделал. И по какой-то причине слепо уверовал в свою безнаказанность. Может это отбитость или слабоумие. Не знаю.

Зато я знала.

Все дело во мне.

Матвей был просто уверен, что у него самая никчемная сестра на свете. Что ей никогда в жизни не хватит ни мозгов, ни смелости во всем разобраться. Что ее, как всегда, можно запугать, прогнуть под свои нужды, что с детства вдалбливаемое «рядом с ябедами все мрут» будет и дальше безотказно работать.

Оно и работало!

Если бы Марат тогда не взял в руки мой телефон, я бы никогда и никому не призналась в происходящем! Я бы терпела это до скончания веков, уверенная, что выхода нет, что никто не в состоянии спасти нас из этой паутины.

Я бы терпела! Подыхала, выла ночами, но терпела, не допуская мысли, что можно что-то изменить.

По следам уже бежали неконтролируемые слезы, а Марат продолжал добивать:

— Он лечил ее за ее же счет, а не за свои деньги. А его угрозы навредить ей, отстранить от лечения — это способ держать тебя на коротком поводке. Фактически, Матвей — последний, кому была нужна ее смерть, потому что тогда бы снова началась возня с завещаниями и мог обнаружиться подлог. И ты бы стала наследницей практически всего. Все его россказни не стоили и выеденного яйца.

Как же чудовищно цинично.

И без того пугающий образ брата трансформировался в оскаленную пасть смеющейся гиены.

Как же ему весело было все это время. Как же он кайфовал, дергая за веревочки и вынуждая меня на пустом месте преклоняться перед ним. Как наслаждался украденной властью.

Меня затрясло еще сильнее.

— Сень, все закончилось. Он больше не тронет ни тебя, ни мать.

Я замотала головой, отказываясь принимать услышанное.

В груди расползался дикий жар. Боль, настолько невыносимая, что хотелось стечь по стене на пол, свернуться в клубочек и, обняв себя, выть.

— Есь, — муж встряхнул меня, так клацнули зубы, — ты слышишь меня? Все закончилось. Твоя мать в безопасности, к ней никто не сунется. Ты тоже с этого момента будешь под охраной, а Матвею придется отвечать перед законом за фальсификацию.

Вожделенное облегчение не приходило.

Вроде все, можно выдыхать, но вместо это меня наоборот накрыло.

Со всех сторон подступила удушающая темнота, железными крюками затаскивая меня все глубже и глубже в свое омерзительное нутро.

Воздух окончательно перестал поступать и, сколько бы я ни силилась, пытаясь сделать вдох, внутрь ничего не попадало. Легкие горели, словно в них плеснули кислоты. Пульс разогнался настолько, что я была уверена — не выдержу, что это моя последняя паническая атака, после которой уже ничего не будет.

И снова Марат стал единственным якорем, удерживающим меня отпадения:

— Еська, давай, дыши, — повторял он, растирая мои ледяные руки, — Я с тобой. И никому тебя не отдам. Дыши.

Я опять оказалась у него на руках. Скрюченными пальцами, цеплялась за рубашку, наверное, царапая через нее кожу. Но ничего не могла сделать. Если отпущу — умру.

— Ты в безопасности. Мама твоя в безопасности. Все закончилось.

Кажется, его самого трясло. Голос то и дело срывался. Он прижал меня к себе, зарывшись пальцами в волосы и качал, как маленького ребенка.

— Все, Есь. Все. Тсссс. Больше ничего не бойся.

А потом я