Княжна Екатерина Распутина - Ольга Токарева

на ноги. День обещал быть насыщенным, и начинался он, как и всегда, с ванны и бодрящей утренней пробежки. Я хоть и выкинула из головы махание мечом, отказываться от оздоровительной гимнастики не собиралась. Пробежка — словно глоток свежего воздуха для тела и души, залог бодрости на весь день. В усадьбе мои чудачества давно никого не удивляли.

Закончив утренний ритуал, я вернулась в комнату и принялась одеваться. Льняной костюм цвета хаки идеально подходил для бега. Натянув футболку и брюки, набросила ветровку, застегнув пуговицы до самой шеи. Затем последовали носки и мягкие кожаные мокасины. На улице сухо, так что обойдусь без тяжелых ботинок. В них и бегать-то несподручно.

Выскользнув из комнаты, я тенью пронеслась по коридору и, вырвавшись на крыльцо, жадно вдохнула утреннюю прохладу. Заря только начинала расписывать небо акварельными красками, обещая чудесный день. Легко спрыгнув со ступенек, я пустилась в неторопливую пробежку по садовой дорожке. Мелькнув мимо бронетранспортера, я заметила Михаила. Он бросил на меня исподлобья хмурый взгляд. Третий сын Петра Емельяновича, раздавшийся вширь и вымахавший в росте, казалось, расцветал, словно тесто на дрожжах от атмосферы разлома. Слуги поговаривают ему уже невесту подыскали. Стараясь не замечать его, я прибавила шаг и вскоре выбежалa на укатанную дорогу, уходящую змейкой между изумрудных лугов.

Чтобы пейзаж не приедался, я ежедневно меняла направление бега, и за пять лет мои ноги исчертили карту владений барона Соловьева. Сегодня мой путь вился в сторону крупного села Мякиши, что раскинулось в десяти верстах от усадьбы и гудело жизнью более сотни семей. В само село я не заглядывала, предпочитая любоваться им издали, избегая цепких, как репейник, взглядов сельчан. Обогнув пастуха, чьи рожки уже гнали пеструю волну коров на пастбище, я прибавила шагу и свернула к озеру.

Озеро Большое, одно из самых крупных на баронских землях, манило к себе красотой, способной усладить любой взор. Добежав до крутого яра, я остановилась, тяжело дыша после стремительного бега, мое лицо расплылось в счастливой улыбке. Водная гладь, казавшаяся мне огромным лазурным блюдцем, приветствовала своей кристальной чистотой, по которой, словно крошечные корабли, сновали утки и гуси.

Переведя дух, я возобновила бег, а голову терзали мысли о предстоящем занятии с учителями — пустом, как выеденное яйцо. Если бы я следовала их указкам, то вряд ли освоила бы грамоту, а с арифметикой, вероятно, дальше счета пальцев дело бы и не пошло. Но меня они устраивали, ведь пока они спали, я могла погрузиться в тишину медитации, плести узоры собственного внутреннего мира.

Далекий, надрывный рев коровы, наверняка зовущего своего теленка, заставил меня повернуть голову. От неожиданности я едва не потеряла равновесие, резко застыв на месте. В двухстах метрах, над изумрудным полем, зловеще клубилась черная дымка. Это предвестие беды обожгло меня ледяным ужасом, сердце бешено заколотилось в груди. Самой себе изумившись, я отбросила мгновенный страх и кинулась навстречу трагедии.

Мне показалось, я преодолела разделяющее нас расстояние в мгновение ока. Не теряя ни секунды, на бегу выпустила луч диагностики. Расшифровка состояния девушки, распростертой ничком, обожгла сознание: множественные ушибы, перелом руки, выкидыш, обширная гематома под черепом. От ужаса перехватило дыхание, но я быстро взяла себя в руки и приступила к лечению.

Направив целительную энергию по израненному телу незнакомки, я сосредоточилась на очагах, грозивших неминуемой гибелью. В какой-то момент селянка пришла в сознание и, опершись на дрожащие локти, поползла к краю обрыва. Ее жуткое намерение пронзило меня словно кинжал.

— Еще чего надумала, — проворчала я, обрушивая на несостоявшуюся самоубийцу паралич конечностей и останавливая кровотечение.

— М-м-ма-ма-а, — закричала она, с хрипом закашлявшись, когда ребра встали на место. Срастить их было делом нехитрым.

Далее, скрупулезно, я проходила целительной силой по ее несчастному телу, рассеивая свежие и застарелые кровоподтеки. Когда последняя гематома растворилась, я осторожно перевернула девушку и замерла, едва сдерживая рвущийся наружу стон.

Лицо ее представляло собой сплошное багровое месиво, опухшие веки скрывали глаза, оставалось лишь гадать, что двигало ею в слепом стремлении к смерти. Синева и отек таяли прямо на глазах. Девушка очнулась и уставилась на меня расширенными от ужаса зрачками. С трудом я узнала в ней Глафиру — от прежней красы не осталось и следа. Словно безжалостный художник, одним грубым взмахом кисти стер лазурный блеск с ее глаз и солнечные блики с рыжих волос. Не забыл он и запятнать нежным мазком бархатную кожу, добавив десяток лет тяжкой жизни.

— Глаша⁈ — вырвалось у меня в потрясении.

— Княжична Екатерина-а-а, — простонала она и зашлась в рыданиях, сотрясавших ее хрупкое тело. Я вернула ей способность двигаться и, опустившись рядом, бережно положила ее голову себе на колени, давая волю выплеснуться горькой лавине отчаяния.

Роман Михаила и Глафиры оборвался, словно нить жемчуга, рассыпавшись по мостовой по возвращении из академии. В одночасье служанка исчезла из дома, а ее место заняла другая — тощая и угловатая, как обломок скалы. И это впечатление разделяла не только я. Михаил, словно разъяренный зверь, перевернул дом вверх дном, требуя от отца адрес Глаши, но в ответ услышал лишь эхо собственных криков. Как я узнала из обрывков чужих разговоров, девушка вышла замуж и слышать не желала ни о ком. Мужчины в таких обстоятельствах избирают два пути: одни бросаются в погоню за ускользнувшим счастьем, другие, осыпав проклятиями вчерашнюю возлюбленную, ищут забвения в объятиях другой. Михаил выбрал второй путь, или, скорее, его ловко подтолкнули к этому, заполнив разум ядовитой ложью. С тех пор о горничной я ничего не слышала, но о её семейном «счастье» можно было лишь догадываться, по ее желанию свести счеты с жизнью.

Когда иссяк поток слез, Глаша отстранилась, присев рядом со мной. Схватив подол платья, она было поднесла его к лицу, чтобы утереть мокрые щеки, но вид багровых пятен и приторный запах железа заставили ее руки задрожать, а нижнюю губу — судорожно дергаться. Крик застыл у нее в горле, готовый вырваться наружу, но я прервала зарождающуюся бурю отчаяния.

— Рассказывай, — велела я, хотя и так уже догадывалась обо всем.

Тяжело сглотнув ком в горле, Глафира бросила на меня взгляд, в котором плескалась лишь одна безысходность.

— А рассказывать-то особо и нечего, — начала она, осипшим голосом. — Петр Емельянович вызвал меня к себе в кабинет, да и объявил, что мужа мне сыскал. Григорий Евтухов, говорит, дом у него добротный, скотный двор большой, мать одна, так что будешь, мол, хозяйкой полноправной. Возразить