Влюбленный опекун - Лаура Кинсейл

– Двадцать пятый июнь, мисси, – быстро сказала Джейни, гордая тем, как хорошо она выучила все месяцы года.

– Значит, со дня, когда мистер Элиот был убит, прошло уже три месяца. – Тесс посмотрела на хозяина дома. – Вы о нем слышали что-нибудь с тех пор?

Фермер подвинул к себе газету и беспомощно уставился на напечатанный текст, потом поднял голову, и Тесс увидела тревогу в его глазах.

– Нет, я не слышал о нем ни слова, мисс, однако у нас еще достаточно денег...

– Разве он не говорил, что вернется?

Фермер опустил глаза.

– Да, говорил.

– Его светлость был нашим благодетелем, и нам будет тяжело без него, – тихо прибавила мать Джейни.

Тесс быстро повернулась к ней.

– Я знаю. – Она сцепила руки за спиной. – Вы были очень добры ко мне, но теперь для вас нет смысла держать меня здесь, к тому же меня ищет полиция. Пожалуйста, отвезите меня в город, и я сделаю так, что о вас позаботятся, обещаю.

– Не уезжайте от нас, мисси, – захныкала Джейни.

– Детка, я должна! – возбужденно воскликнула Тесс. – Скоро вы потратите имеющиеся у вас деньги и захотите получить еще, но мистер Элиот больше не приедет сюда. Я могу помочь вам, если вы отвезете меня в город. – Она взяла жену фермера за руки. – К тому же у вас нет оснований держать меня здесь против моей воли, и вы отлично знаете это.

Женщина опустила голову, потом подняла глаза и взглянула на мужа:

– Дункан...

– Ничего нехорошего в этом нет, – упрямо сказал хозяин дома. – А что касается денег, мы не будем голодать даже зимой, дорогая.

Однако фермерша неожиданно встала на сторону Тесс.

– Как ты будешь держать ответ перед Богом за то, что насильно удерживаешь эту милую женщину здесь? Неужели это тебя не беспокоит? Думаю, тебе нечего будет сказать в свое оправдание.

Фермер, нахмурившись, посмотрел на газету; при этом он напомнил Тесс ребенка, застигнутого за какой-то проделкой.

– И куда же мы поедем теперь?

– Вы поедете со мной! – уверенно сказала Тесс. – Я позабочусь о вас, обещаю, и куплю для вас ферму там, где вы захотите. Я могу сделать это, потому что очень богата.

Наступила долгая пауза, затем фермер встал.

– Мы не можем принять от вас такую милость, миссис, потому что не заслужили этого, но все равно я отвезу вас в город.

Гриф сидел на жесткой скамье в мрачной часовне винчестерской тюрьмы и тупо смотрел на свои крепко сцепленные руки. Вскоре служба прекратилась, послышалось шарканье ног, и стоящий рядом тюремщик, положив руку на плечо арестанта, грубо встряхнул его.

Сжав челюсти, Гриф неловко опустился на колени: чувствовать себя свободно ему мешали наручники на запястьях и еще не зажившие раны. Он склонил голову, но не в молитве, а потому, что этого от него ожидали, тогда как ему было безразлично все, что его заставляли делать.

Другие заключенные, находясь за ограждением, вторили монотонному бормотанию капеллана, а когда Гриф поднял голову, все посмотрели на него, поскольку он находился на видном месте под аналоем. Однако выражение его лица оставалось бесстрастным – он не испытывал ни страха, ни каких-либо других чувств в процессе церковной службы, по сути, отпевавшей его.

Когда на следующее утро в его камеру явился палач, с ним вошла целая толпа газетных репортеров. Все они смотрели на Грифа так, будто ожидали чего-то необыкновенного.

– Вы раскаиваетесь? Вы готовы к встрече с Богом? Вы будете исповедоваться?

Гриф молча посмотрел на молодого репортера, покрасневшего, видимо, по неопытности. Град вопросов, остававшихся без ответа, постепенно стих, и тут внезапно один из пожилых газетчиков подтолкнул неопытного юнца вперед.

– Ты пользуешься его вниманием, парень. Спроси у него что-нибудь.

Юноша стоял перед Грифом, дрожа так, будто это он свершил ужасное преступление. Когда он поднял голову, лицо его было белым как мел.

– Вы боитесь, сэр? – спросил он упавшим голосом.

В это время Гриф думал о Тесс, о своих погибших родных, о Грейди и о Стивене. Его губы тронула печальная лыбка.

– Нет.

Юноша выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок, и впервые за многие дни в душе Грифа что-то шевельнулось. Возможно, сожаление о потерянном будущем?

– А вот вы боитесь, – тихо сказал он.

Молодой человек склонил голову:

– Простите, сэр. – Он повернулся и тут же затерялся среди других репортеров.

Палач взял Грифа за плечо и умело связал ему руки. Репортеры покорно отступили. Гриф и палач двинулись вперед и не спеша вышли наружу.

На площади собралась огромная серая толпа, и когда появился преступник, гул голосов превратился в рев. Гриф медленно поднялся на эшафот и остановился перед ожидавшим его гробом. У себя под ногами он увидел очертания квадратного люка с опускающейся крышкой; рядом болталась грубая веревка.

Взгляд Грифа устремился поверх моря ликующих лиц. В это прекрасное утро деревья, небо, шпиль собора были лишь слегка затянуты белой дымкой. Прохладный осенний воздух холодил его щеки. Он окинул взглядом толпу и мысленно поблагодарил Бадгера за то, что тот сохранил тайну во время дознания и судебного разбирательства, чем уберег от позора имя отца и деда. Все остальное его не волновало.

Однако Гриф солгал юному репортеру. Он понял это, когда вышел из камеры на солнечный свет. В глубине его души таился страх. Он не раз подвергался смертельной опасности и хотел бы погибнуть во время шторма или'в жарком сражении, когда не было времени размышлять о смерти. Теперь же он испытывал болезненное ощущение в сердце, такое же, как от незаживших ран на теле.

Перед ним возникло лицо Тесс, светлое и красивое, как этот день. Когда на голову ему надели черный шелковый колпак, лишив возможности видеть солнечный свет, ее образ все еще оставался с ним.

Затем ему на шею накинули петлю, и толпа замерла. В наступившей тишине палач тихо произнес:

– Моя веревка хорошо смазана, сынок, ты не будешь мучиться. Благослови тебя Господь.

Палач отошел от Грифа, оставив его в темноте, и тут же в напряженной тишине раздался свист. За ним последовал другой.

Гриф ждал, но пауза явно затягивалась. В последние мгновения жизни все его чувства обострились до предела: он видел крошечные точки света, проникающего сквозь черный шелк, чувствовал резкий запах анилиновой краски, прикосновение веревки. Кожа на его руках также приобрела необычайную чувствительность, и пальцы покалывало от туго затянутой веревки. При каждом звуке рядом с эшафотом он ожидал, что сейчас все кончится...

Разумеется, он мог бы уберечься от всего этого. Стоило только рассказать приставленному к нему за десять гиней адвокату, кто он такой и что на самом деле произошло, и ужасное обвинение в попытке ограбления было бы мгновенно снято. А вот убийство, совершенное при попытке ограбления, каралось смертью. В глазах закона не имело значения, подвергся ли вор нападению и стрелял ли он в ответ. Если даже вор совершил убийство защищаясь, все равно это рассматривалось как преступное намерение.