Декамерон в стиле спа - Фэй Уэлдон

Тим должен был вернуться с минуты на минуту — наверняка уже тяпнул церковного кагорчика, поболтал со служкой и даже успел отбиться от Мэри Левертон (бедная заблудшая овечка влюбилась в него по уши). Не успела я подумать о Тиме, как чья-то невидимая рука обрушила полку в буфете. До сих пор «оно» не трогало буфет, просто оживляло разные предметы, но на этот раз, видимо, решило показать мне, что способно и на большее. Старинные предметы, посуда, дорогие раритеты посыпались на пол. Добра побилось примерно на семь тысяч фунтов — на такую сумму можно и ремонт отгрохать, и отопление починить, и даже купить новый пылесос.

Вести хозяйство полностью Тим мне не позволял — я просто просила у него деньги и составляла список необходимых покупок, которого Тим никогда не одобрял. Он не понимал, зачем нужны жидкость и мочалочки для мытья посуды, сахар и туалетная бумага. Пару раз я таскала деньги у него из кармана, когда он спал, и из ящика для воскресных пожертвований, но теперь народ стал хитрее — кладут деньги и поминальные записки в конверты. Как тут потаскаешь? Правда, в наши дни в деревню стало наезжать много богатеньких отдыхающих — адвокаты, хирурги и так далее — и их пожертвования поддерживают церковь, хотя на починку церковной крыши все равно не набирается. Зато этим денежкам можно найти другое применение.

Женщина, крадущая у мужа и у церкви. Как я докатилась до такого? Как опустилась до подобной пакости? Плохая, никчемная жена, гадкий человек.

Как только Тим появился на пороге, в доме все стихло. Буфет перестал качаться и присмирел, словно шаловливый ребенок при виде строгого отца. Посуда прекратила дребезжать, а кран течь. Я только поспешила задвинуть выдвинутые ящики и расставить все по местам. Лишь на месте короновального кубка зияла пустота — словно вырванный зуб.

— Тесс, чем это ты обмотала палец? — спросил Тим.

Этот вопрос я и сама себе задала, посмотрев на лоскут. Это ж надо было сделать такое наспех! Не платочком, не бинтиком, а какой-то тряпкой! Лоскутом от старого платья бабушки Тима. Он теперь промок от воды и стал ярко-красным.

— Палец порезала, — рассеянно ответила я, порадовавшись, что он не пускается в расспросы. В то время я уже приучилась врать, но делала это без всякого удовольствия.

Тим снял с моего пальца лоскут и принялся тереть его под водой и выжимать. Это бабушкин-то лоскут! А я покамест облизывала пораненный палец. Солоноватый вкус крови будоражил меня.

— Не могла хоть раз взять что-нибудь попроще, не такое ценное? — возмущался он, — Салфетку например?

Я не стала говорить, что салфетки тоже стоят денег, — он бы все равно не понял, поскольку с детства был к ним не приучен. Я старалась сохранить мир, Просто надо было смотреть, чем обертываешь палец. В общем, я извинилась, а он унес бабушкин лоскут наверх — хотел найти там мыло и щеточку.

— Ну что ты за женщина, Тесс! — бросил он, удаляясь.

Никчемная я женщина, так, фиговый листок, Божье наказание. Раньше-то Бог у нас был один, а теперь вот Тим заимел своего, и, как я поняла, не собирался со мной делиться. Бог Тима был обидчивый, ревнивый, карающий, все время требовал поклонения, воспевания и церковных ритуалов, от которых у меня глаза на лоб лезли. Он стал придавать такое значение всевозможным обрядам, что даже прихожане — те немногие, кто имел свою голову на плечах, — заподозрили его в намерении перейти в католицизм.

Краны на кухне загудели и застонали, когда Тим включил воду наверху. Но тут, кажется, были повинны не привидения, а изношенный водопровод. Я вообще затруднялась определить, где кончалось одно и начиналось другое.

Когда все это началось, когда я заметила этот «феномен», то первым делом пошла к врачу.

— Скажите, доктор, унижения, перенесенные в детстве, могут сделать людей впоследствии бесплодными? — спросила я.

— У всех по-разному, — расплывчато ответил он. — Если затронуты половые функции, то да. А почему вы спрашиваете? Разве Тим подвергался в детстве унижениям?

— Когда был подростком. Он воспитывался в интернате. В шестнадцать лет.

— Тогда это могло сказаться на половых функциях, — кивнул доктор. — Хотя до тех пор пока ваш муж не сдаст сперму на анализ, мы ничего не сможем установить.

Этот доктор симпатизировал мне и недолюбливал Тима. В общем-то обычное поведение для мужчины.

Я рассказала ему про странные вещи, творящиеся в нашем доме, и он посоветовал мне попить транквилизаторы и найти себе в городе какую-нибудь работенку, пока я окончательно не свихнулась. Я заверила, что у меня нет никакой депрессии и я действительно вижу, как у нас падают разные предметы. Иногда они именно падают и разбиваются, а порой просто качаются и двигаются, и я ставлю их на место, и это как раз беспокоит меня больше всего, поскольку я начинаю думать, не схожу ли с ума. Тогда доктор поинтересовался, видел ли и Тим эти падающие предметы, и я пояснила, что Тима обычно не бывает дома, когда такое происходит.

Он посоветовал мне принимать гормональные препараты и завести любовника. Я вообразила, будто он имеет в виду себя, хотя и не была до конца уверена, и деликатно отклонила такое предложение. Я ведь уже говорила, что любила мужа. Впрочем, доктор был очень привлекательный мужчина, хотя и не надевал галстук и носил синие носки с коричневыми ботинками, чего Тим в корне не одобрял.

Мы решили, что, возможно, у меня высвободилось слишком много кинетической энергии — той самой, что движет полтергейстом, — и поскольку лекарств от этого не изобретено, придется мне с этим жить. Только уживаться с такими вещами, оказывается, очень трудно. Они требуют внимания и благодарного зрителя. Мой визит к доктору только усугубил ситуацию. Вернувшись домой, я обнаружила сожженную траву на газоне и сорванные с петель ворота. Кто же это тут озорничал в мое отсутствие? Может, «другая часть меня»? Тиму я сказала, что это, наверное, нашкодил какой-то ребенок, и он согласился с этой версией, хотя так сорвать с петель ворота мог бы только сказочный великан. Я пошумела, потом успокоилась и вызвала рабочих, которые кое-как починили ворота. Тим в кои-то веки не рядился с ними из-за денег — видать, смекнул, что дело пахнет керосином. Я-то и впрямь уже больше думала о разводе, чем о привидениях.

А тут еще, как назло, история с этим порезанным пальцем. Сильный был порез — казалось, я даже вижу кость. Ни нитками, ни осколками керамики так порезаться нельзя. Я поднялась наверх и нашла Тима в ванной.

— Как думаешь, может, наложить швы?

Он держал в руке кружку для полоскания рта. Стоял с отвислой челюстью и вытаращенными глазами, на черном лацкане пиджака красовалось пятно от зубной пасты.

— Моя кружка треснула! Как это произошло? И почему ты мне не сказала? Кто-то вздумал склеить ее, и сделал это очень плохо, при помощи обычного клея.

Эта полоскальная кружечка конца восемнадцатого столетия уже порядком потерлась и пустила трещинки, но Тим любил ее. Она стала одним из первых предметов, коих постигла странная злая участь. Кружка свалилась с полки в раковину и треснула, но я не стала подклеивать ее, ошибочно решив, что среди множества трещин еще одну скорее всего не заметят.