Отверженная жена дракона - Кира Иствуд

“Я не доверяю своей матери, – говорит папа, – но отмахнуться от её слов не мог. Решил, что сначала спасём тебя, поймав демона в ловушку, а потом вместе решим, что делать”.

Я молча слушаю его рассказ, а мой язык будто прилипает к нёбу. Слова признания застревают в горле вишнёвыми косточками. В мыслях я ругаю себя за малодушие, но не могу справиться с оцепенением, сковавшим тело. Не могу вымолвить ни слова!

Три дня подряд я улыбаюсь и смеюсь, а на душу продолжает давить камень. С каждым часом, с каждой минутой он становится тяжелее. Под конец уже невозможно дышать.

Камень этот носит имя “Илона”.

И вот, спустя три дня, я решаюсь.

Я во всём сознаюсь. И пусть будет как будет.

***

Солнце закатилось за горизонт алым диском. За окном чернеет поздний вечер.

Оставив Клоинфарна на растерзание любопытному брату, я выскальзываю из комнаты и иду по сумрачному коридору дворца. Слуги приветствуют меня поклоном, а я едва могу выдавить улыбку. Губы онемели. В груди давит.

Встав перед дверью в родительские покои, я поправляю подол бежевого платья. Пальцы у меня холодные и гнутся с трудом, будто проволока.

Я робко стучусь – тук-тук-тук.

“Хоть бы они были заняты!” – мелькает трусливая мысль.

– Адель? – раздаётся с той стороны приглушённый голос. Должно быть, папа учуял меня своим волчьим нюхом. – Заходи.

Сглотнув ком, я толкаю дверь и переступаю порог.

Мама сидит, с ногами забравшись в глубокое кресло. В руках у неё книга, золотые локоны спускаются по плечам золотой волной. Папа стоит возле камина, судя по всему, он только что раздувал магией угли. Его изумрудные глаза по-звериному мерцают в полумраке, выдавая в нём оборотня.

Пламя в камине потрескивает, наполняя комнату мягким жёлтым светом, древесным запахом и ласковым теплом… но это тепло не касается меня.

Я закусываю губу, а в памяти всплывают слова бабушки. Они иглами впиваются в сердце:

“Ты заняла место другой души. Убила их настоящего ребёнка. Так будут ли они тебя слушать? Захотят ли вообще тебя видеть?”

– Ты чего так поздно? – спрашивает папа, но заметив мой испуганный вид, обеспокоенно хмурится: – Что-то случилось?

Прикрыв за собой дверь, я сцепляю перед собой пальцы. Виновато опускаю глаза. Мне так страшно, что немеет затылок, будто по нему ударили камнем.

Но сегодня я не отступлю!

– Мама, папа… – мой голос свистит, пульс нарастает в ушах, а во рту пересыхает от тревоги. – Я должна… должна вам кое в чём признаться.

– Ты чем-то болеешь? – спрашивает мама, поспешно откладывая книгу и поднимаясь.

– Ох, нет, нет… я… – Меня начинает трясти. Боги! Кто бы знал, что это будет так сложно. Так страшно!

– Морковка, – папа подходит и мягко берёт мои маленькие руки в свои большие ладони. – Ты совсем ледяная.

Он тянет меня за собой и усаживает на диван. Рядом тут же опускается мама. Она накидывает мне на плечи пушистый плед, который прихватила с кровати. Папа наливает в кружку чая и магией подогревает воду. Всучивает её мне в руки.

– Тебе надо согреться, – говорит он, садясь с другой стороны.

Я безвольно делаю глоток. Но не чувствую ни вкуса, ни тепла.

– Доченька, что с тобой случилось? – спрашивает мама, заглядывая мне в глаза. – Ты поссорилась с Клоинфарном? Он тебя обидел?

– Нет… – я мотаю головой. Руки дрожат, и чай едва не выливается за фарфоровые края. – Он ни при чём. Это касается меня и вас… Пожалуйста, выслушайте… я…я…

Язык делается ватным, он будто не хочет произносить ужасную правду.

Я не ваша дочь! Я убила Илону!

Как они посмотрят на меня, когда я так скажу?

Я сижу к родителям так близко, но ощущаю себя так, будто сверху меня накрыл стеклянный колпак. И как не колоти в стенки, через них не пробиться.

Дыхание сбивается.

Папа забирает кружку из моих слабых рук и, поставив её на столик, беспокойно переглядывается с мамой.

“Главное – не плакать! Не плакать…” – повторяю я в уме.

Несколько секунд я собираюсь с мыслями. А потом произношу севшим от волнения голосом:

– Я вас очень… очень люблю, вы же знаете?

– Конечно, милая.

– Но дело в том… – я закрываю лицо руками, – что я не ваша дочь! Я не должна была рождаться. Я призванная душа. А ещё… Илона… Папа! Я твою маму… я её погубила. Когда во мне было сердце, я…

– Зайка…

– Подожди, я сейчас… всё объясню! – отрывисто говорю я, продолжая прятать лицо в ладонях. Они намокают от льющихся из глаз слёз. Капли увлажняют пересохшие губы, солью касаются языка. Но я упрямо продолжаю говорить: – Клоинфарн призвал мою душу. И поэтому родилась я. Так не должно было быть. Возможно, я заняла чьё-то место. А ещё… бабушка, она меня не слушала. Она хотела забрать силу сердца… У меня не было выбора! Нет, не так… я не нашла другого варианта. Или не захотела найти. И поэтому…

И я рассказываю родителям всё-всё про Илону, и про то, как и почему Клоинфарн призвал мою душу. Но ещё прежде чем я заканчиваю, мама крепко-крепко обнимает меня.

Я обнимаю её в ответ, дрожа и вздрагивая всем телом.

– Ты наша дочь, и люблю тебя. Ничто этого не изменит. Я носила тебя в своём животике и видела, как ты растёшь, – говорит мама.

– Даже если бы оказалось, что ты с луны упала, всё равно осталась бы моей зайкой, – произносит папа, тоже обняв за плечи. – Посмотри, у тебя мамина улыбка. И мои глаза. Ты такая красивая. У тебя характер прямо мой, понятно почему перед тобой даже дракон не устоял. Кто может его винить?

– А с Илоной ты поступила милосердно, как не смогла бы я, – сердито добавляет мама.

– Это мы виноваты, что допустили подобное, – твёрдо говорит отец. – Если бы она угрожала Николь, тебе, Ири или Дереку, мне было бы тяжело… но я сделал бы то же самое, понимаешь? Зайка, ты была совсем одна. Против такой беды. Ты защищала то, что тебе дорого. И столько пережила. Прости, что меня не было рядом. Прости, что допустил это. Прости, морковка. Ты всё сделала правильно. И ни в чём не виновата. Хоть ты трижды призванная, я горжусь, что ты моя дочь.

– П-папа, м-мама! – я заикаюсь от слёз.

Нет, я всё-таки настоящая плакса.

Ну какой из меня дракон?

Прижавшись к своим