И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина

снисхождение от собственной гордости… Кто его разберет. Однако к ней он хотел прийти сам. В тот день, когда будет готов.

Sun, sun, sun, here it comes…

Солнце, солнце, солнце, вот и оно…

На то, чтобы вернуть рукам Тони подвижность, понадобилось ещё две операции.

Sun, sun, sun, here it comes…

Солнце, солнце, солнце, вот и оно…

Рене провела их сама под руководством О’Салливана и ещё долгое время втайне считала своим главным успехом.

Sun, sun, sun, here it comes…

Солнце, солнце, солнце, вот и оно…

После этого она вернулась в монреальскую больницу общего профиля, где закончила подготовку по травматологии. Именно так, как когда-то хотел для неё Тони.

Sun, sun, sun, here it comes…

Солнце, солнце, солнце, вот и оно…

Это далось ей непросто, но у Рене был лучший учитель.

Sun, sun, sun, here it comes…

Солнце, солнце, солнце, вот и оно…

Тот самый, в кого она была до сих пор влюблена.

Little darling,

I feel that ice is slowly melting.

Little darling,

It seems like years since it's been clear…

Моя малышка,

Я чувствую, как тает лёд

Моя малышка,

Кажется, вечность, уже не было так ясно…

Если бы Рене спросили, какой момент её жизни однозначно самый счастливый, она, не задумываясь, ответила бы – второй день весны, когда к рукам Тони вернулась чувствительность.

Она не знала, в какой час, минуту или секунду это случилось. Произошло ли резко и сразу, а может длилось долгие зимние месяцы. Просто в одну из ночей на пороге её квартиры в Оттаве появился взъерошенный Тони, и ему не нужны были слова. Он провёл по щеке, где виднелся след от подушки, завёл за ухо прядку волос, а потом молча опустился перед Рене на колени.

Энтони сделал это без капли уничижения, без ноты стеснения или стыда, а в исключительной, неистовой благодарности. Прижавшись лбом к узким ладоням, он беззвучно молился на личное божество, пока Рене ошеломлённо ласкала кончиком пальца острые грани его тёмной щетины. Господи! У неё получилось. Она смогла. Не выдержав, Рене рухнула рядом с Энтони на колени и по-глупому разревелась.

– У тебя тёплая кожа и горячие слёзы, – услышала она между хаотичными поцелуями. – Прости меня.

– Я не сержусь. Давно.

– Тогда не плачь.

– Больше не буду.

И в эту ночь, спустя три года странных, но удивительных отношений, они оба научились, как нужно любить. После всех ужасов и падений, после брошенных слов и обоюдных предательств, переполненные знанием два торопливо бьющихся сердца с каждым новым толчком разносили по взбудораженной крови то самое, единственно нужное знание. Чтобы отныне каждая клеточка, каждый нейрон почувствовали и никогда не забыли, как ласкают ещё пока неуклюжие пальцы, как целуют пересохшие от дыхания губы и рвутся навстречу друг другу среди скомканных в ногах простыней два любящих тела.

Here comes the sun…

Here comes the sun…

Солнце встаёт…

Солнце встаёт…

После событий той ночи Рене переехала в Монреаль, где они с Тони поселились квартире недалеко от больницы. Никто из них не хотел возвращаться к воспоминаниям в Хабитат или в Северный Монреаль. Там случилось слишком уж многое, чтобы это можно было забыть.

После второй операции и двух лет усилий Энтони вернулся к работе, где в перерывах между спасением жизней пытался восстановить своё разрушенное отделение. Дюссо за халатность наконец-то лишили лицензии, и Рене, в ответ на молчаливую просьбу, вернулась в травматологию. Она помогала на операциях, учила студентов и радостно наблюдала, как росла точность и ловкость движений у Тони. Да, его руки ещё пока часто сводило, пальцы дрожали, болели запястья, но постепенно в глазах Ланга появилось смирение. Они понимали, что это будет с ним до конца. А потому кабинет снова заполонили эспандеры, тренажёры и привычный бардак, на вершине которого гордо царила гербера. Зараза наконец расцвела.

And I say it's all right!

И я скажу – всё хорошо!

Но всё однажды подходит к концу, а потому вышло время и для Монреаля. Так что, когда на одной из конференций к Рене подошёл доктор Филдс, оба отлично знали, что видят друг друга в последний раз. Она стояла в конце тёмного зала и слушала выступление Тони, покуда его бывший учитель, казалось, был поразительно заинтересован разрисованным потолком.

– Говорят, вы уезжаете, – невзначай заметил он. А Рене хмыкнула и скрестила на груди руки.

– Да, сначала в Женеву, а потом, наверное, в Австралию.

– Вам предложили повышение?

– Нет. Мы два обычных хирурга…

– Которые едут любоваться на кенгуру, – хохотнул Филдс.

Он по-прежнему смотрел куда-то поверх голов, но только Рене знала, что прямо сейчас сухая рука этого мастодонта благодарно сжала её плечо. Определённо, это было «спасибо». Так что в ответ она осторожно коснулась костлявой ладони и поймала вопросительный взгляд, когда длинные узловатые пальцы царапнул обод её кольца.

– Скорее, считать пингвинов. Мне сказали, их много около Мельбурна. И сёрфинг… Тони скучал по волне.

– Так место выбрали вы? Я мог бы и догадаться, – с лёгкой усмешкой покачал головой Филдс.

Рене почувствовала, что покраснела. Будто она не взрослая женщина, а всё та же девчонка в платьях, с косичками и верой в людей. Впрочем, Тони считал, что она почти не изменилась, и был этому отчего-то безумно рад. Но когда справившаяся со смущением Рене повернулась пошутить об этом или о чём-то другом, Филдса уже не было рядом. А через три дня они сами навсегда покинули Монреаль.

Here comes the sun…

Here comes the sun…

Солнце встаёт…

Солнце встаёт…

Мельбурн, Австралия

02:49 утра

Рене промурлыкала последнюю строчку, размяла затёкшую спину и потёрла слипавшиеся глаза. Песня закончилась, а вместе с ней подошла