У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде

любой контакт с жителями поселений будет рассматриваться как провокация. Для Виктора это был удар ниже пояса. Он не собирался уходить на пенсию. Он продолжал оперировать самые сложные случаи в больнице, но ни хирургия, которую он любил, ни деньги, которые он зарабатывал, не могли заменить ему то, что он потерял, работая с пациентами лагеря.

В 1987 году диктатура под давлением требований народа изнутри и из-за продолжающейся потери престижа за внешними границами отменила комендантский час и немного смягчила цензуру печати, которой правила четырнадцать лет, узаконила политические партии и разрешила возвращение высланных. Оппозиция настаивала на свободных выборах, и правительство в качестве ответа на эти требования объявило референдум, чтобы решить, останется ли Пиночет у власти еще на восемь лет. Виктор, который хоть и не занимался политикой, но страдал от последствий политической борьбы, словно был активистом, решил, что настал момент играть в открытую. Он оставил работу в клинике и присоединился к оппозиции, которая ставила перед собой непосильную задачу мобилизовать страну и свергнуть военное правительство с помощью плебисцита. Когда к нему в дом снова пришли те же агенты госбезопасности, которые предупреждали его раньше, он просто их выгнал. Однако, вместо того чтобы надеть на него наручники и капюшон на голову, они разразились малоубедительными угрозами и ушли.

— Они еще вернутся, — сказала Росер раздраженно, но неделя шла за неделей, а ее прогноз не сбывался. Это наводило на мысль, что ситуация в Чили действительно меняется, как и предполагал Марсель четыре года назад. Непотопляемая диктатура дала течь.

Референдум прошел на удивление спокойно, под контролем международных наблюдателей и прессы из всех стран мира. Проголосовали все: и древние старики на инвалидных креслах, и беременные женщины с родовыми схватками, и тяжелобольные на больничных койках. И в конце дня, в насмешку над мудреными маневрами властных структур, диктатура была побеждена на собственной территории, в соответствии со своими же законами. Той же ночью, перед неотвратимостью результатов, Пиночет, ожесточившийся за годы абсолютной власти и потерявший связь с реальностью ввиду полной безнаказанности, попытался устроить еще один государственный переворот, чтобы усидеть в президентском кресле, однако ни американские спецслужбы, поддерживавшие его раньше, ни назначенные им самим генералы не поддержали его. Он не верил в это до последней минуты, но в конце концов вынужден был признать свое поражение. Через несколько месяцев он передал бразды правления гражданской власти, чтобы та начала постепенный и острожный переход к демократии, однако он по-прежнему держал в кулаке Вооруженные силы, а всю страну в напряжении. Прошло семнадцать лет со дня военного переворота.

Как только вернулась демократия, Виктор Далмау ушел из частной клиники, чтобы посвятить себя исключительно больнице Сан-Хуан-де-Диос, куда был взят на ту же должность, которую он занимал до ареста. Новый директор, который когда-то был студентом Виктора в университете, никогда не напоминал своему учителю, что тот по возрасту мог давно выйти на пенсию и наслаждаться покоем. Виктор появился в больнице в апреле, в понедельник; в холле его встречали человек пятьдесят врачей, медсестер и служащих администрации с разноцветными шариками и огромным тортом, украшенным меренгами, чтобы приветствовать его так, как не могли сделать раньше. «Чтоб тебя, я, кажется, и правда старею», — подумал он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Он не плакал много лет. Те немногие врачи, что вернулись на работу в больницу, были встречены с меньшим энтузиазмом, поскольку было неосмотрительно привлекать внимание; чтобы не провоцировать военных, общенациональным негласным лозунгом было делать вид, будто недавнее прошлое похоронено и уже забыто, но доктор Далмау надолго оставил о себе добрую память; коллеги помнили его профессионализм, а подчиненные — доброжелательность, и каждый знал, что может обратиться к нему в любой момент и его поймут. Его уважали даже идеологические противники, и потому ни один из них на него не донес; тюрьмой и изгнанием он был обязан только бдительной соседке, знавшей о его дружбе с Сальвадором Альенде. Вскоре ему предложили читать лекции на медицинском факультете, а в Министерстве здравоохранения — должность заместителя ученого секретаря. Первое предложение он принял, а от второго отказался, поскольку обязательным условием было вступить в одну из правительственных партий; он знал, что не родился политиком и никогда им не станет.

Он чувствовал себя помолодевшим на двадцать лет и полным сил. Он подвергался в Чили унижению и остракизму[43], был вынужден эмигрировать на много лёт, и вот в одночасье судьба сделала решительный поворот: теперь он профессор Далмау, главврач отделения кардиологии, один из самых почитаемых специалистов в стране, способный творить скальпелем такие чудеса, которые другие даже не пытались делать, участник научных конференций, тот, с кем советуются даже враги. Дважды его просили прооперировать военных высокого ранга, которые еще были у власти, и еще одного яростного стратега репрессий времен диктатуры. Оказавшись между жизнью и смертью, эти люди, поджав хвост, являлись к нему на консультацию; страх не имеет стыда, любила говорить Росер. То был его час, он был на вершине карьеры и чувствовал, что каким-то таинственным образом участвует в трансформации страны; мрак отступил, наступила заря свободы, и его жизнь тоже вошла в период рассвета. Он погрузился в работу и впервые за свою жизнь интроверта стал искать общественного внимания и использовал любую возможность, чтобы засветиться на публике.

— Будь осторожен, Виктор, ты опьянел от побед. Не забывай, в жизни часто бывают крутые повороты, — предупреждала Росер.

Она говорила это, потому что ей казалось, что он становится самовлюбленным. И наблюдала за ним с беспокойством. Она стала замечать его интонации всезнайки, высокомерный вид, желание говорить только о себе, — словом, все то, чего раньше никогда не было, он даже позволял себе с видом высшего существа резкие и нетерпимые высказывания по отношению к ней. Она указала ему на это, и он ответил, что у него множество ответственных обязанностей и он не намерен вилять задницей в собственном доме. Однажды Росер увидела его завтракающим в кафетерии на факультете, в окружении юных студентов, которые слушали его, как и полагается ученикам, с почтением, и поняла, как он наслаждается их благоговением, особенно со стороны девушек, которые восхищались его банальными замечаниями с неоправданным восторгом. Росер, которая знала Виктора изнутри и снаружи до последней клеточки, это запоздалое тщеславие удивило, оно было неожиданным, и ей стало жаль мужа; она поняла, каким падким на лесть может стать заносчивый старик. Она не представляла себе, что жизненным поворотом, который развеет фимиам вокруг Виктора, станет она сама.

Через тринадцать месяцев Росер заподозрила, что некое