Крепостная - Марьяна Брай

— Я ведь плохое замышлял тогда, летом. Помнишь, прижимал тебя в конюшне, да и в коридорах, пока матушка не видела. А ты бессловесная, словно кошка была. Стыдно мне за то, Надежда. Пока я учился, все бросил, ты ведь столько доброго сделала для дома, для отца…

— Извиняешься, значит? – я опешила от осознания, что он всё помнит, и само собой вырвалось: - А за то, что сотворил со мной… Ну, ты же хвалился всем…

— Мы-то знаем, что не сотворил. Хоть и грозился тебе, что сделаю. Не смог бы я так поступить. Нравилась ты мне. И сейчас нравишься, да вижу, что тебе Евгеша мил. И ему зла много сделал. Будто кто меня подначивал изнутри, знаешь…

— Дьявол, не иначе, - ответила я, чтобы прервать его признание. Для меня он сказал достаточно, чтобы простить. И в душе начал распускаться сбившийся уже, скипевшийся, плотный и колючий клубок обиды.

— Не иначе. Да только вот… и не знаю, чем заняться. Я не сразу, да понял, что ты все на себя взяла. Отец на тебя молится почти…

— Коли зависть в тебе играет, то это не лучше прежнего, Петр. Сделай сначала так, чтобы он тобой гордился. Видишь ведь, как мастерская ему дорога. Учись.

— Думаю уже об этом. Пока отец жив, при нем буду.

— Если к Анне у тебя что дурное, лучше забудь. Тебе до нее как до Петербурга пешком. Сам знаешь…

— Нет, Надя, и не думал дурного. Если она не против будет, замуж позову. Мало кто их с Авдотьей различает, пока та не заговорит. А для меня она совсем другая, вот ни капельки на сестру не похожа. Ангел чистый! – так воодушевленно произнес Петр, что я скрестила пальцы в варежках, а потом подумала и прикусила язык. Чтобы уж точно не сглазить.

На этом коротком диалоге мы и закончили наши размолвки. И еще одной радостью в моей жизни стало больше.

Евгений, пришедший на ужин на следующий день, был ошарашен новостью о свадьбе Осипа и посмотрел на меня так, словно я свернула все Уральские горы, сменила течение в реках и отменила зиму.

— Тогда и я сделаю предложение, пока рука Надежды свободна, - осторожно сказал он. И домашние снова принялись восторженно аплодировать. А я смотрела на Лидию, которая подмигнула мне и послала через стол воздушный поцелуй.

Моему полному счастью мешало одно: неведение о судьбе нашей «милой» Клары, Маруси Щукиной – девки, решившей добиться счастливой жизни одним лишь обманом. Не могла я допустить, чтобы она приехала в один прекрасный день и разрушила все то, что мы строили со слезами и кровью столько времени.

Я знала таких, как она. Знала, что если не погибнет, то обязательно дойдет «до ручки» и явится сюда, как к последнему оплоту хоть сколько-то удобной жизни.

Глава 61

Весна в Верхнеуральске, как всегда, наступала нехотя, осторожно, словно боялась обрадовать жителей. Улицы тут и там засыпались прелой соломой, чтобы образовавшаяся грязь не засасывала и без того плохонькую обувь горожан.

Я шагала в сторону городской думы, где сегодня выступал мой муж. Он должен был сразу после собрания выехать в Троицк, и любящая жена не могла оставить своего благоверного без обеда.

Глафира, ушедшая со мной после свадьбы в усадьбу Евгения, не пускала меня, объясняя это тем, что ежели за мужиками бегать с мисками, то они барышню свою и в хвост ставить не будут. Эту науку она узнала от каких-то более прогрессивных крестьянок, и на меня после этого экскурса в особенности семейной жизни будто дохнуло прошлой моей жизнью.

Я любила мужа. Любила всем сердцем, доверяла ему и берегла, как новое, невиданное до этого и непознанное мною ранее счастье. И он не просто отвечал взаимностью, а и сам, без какого-либо нажима, стремился сделать жизнь мою лучше, уютнее.

К осени 1863 года должны были выйти из мастерской последние шкатулки с миниатюрами, завершающими серию. Но уже сейчас имя мастера Митрошина гремело не только в столице, но и в Китае, в Европе и даже в малоизвестной пока Америке.

Осип настоял на том, чтобы право на них, как и половина сумм от выручки, оставалась моей. Всем было достаточно денег, которые приносила мастерская. Но я пуще глаза берегла два набора самых первых серийных шкатулок и ту, с которой все началось – черную с пионами.

На них у меня были планы, которые не касались никого из знакомых мне в этом мире сейчас.

Когда Евгений вернулся из поездки в Троицк, привезя мне очередные подарки от свекра и свекрови, мы объявили Митрошиным, что ждем всех на ужин. Там мы собирались объявить о нашей с ним первой тайне – ребенке, которого ожидали не позднее Рождества. Пока о нем не знал никто, кроме нас и доктора, приехавшего на свадьбу к Петру и Анне.

Мы порадовались, когда в момент появления в доме маленького Германа никто не проболтался, что он сын Петра. Дворовый люд моментально разнес бы это известие по городку, но наша компания оказалась вполне способной держать тайну за зубами. В чем я, впрочем, и не сомневалась.

Когда за ужином отзвучали поздравления в нашу честь, а отец Евгения всплакнул, желая первой видеть внучку, а только потом уже внука, Петр встал и напомнил, что они с невестой ждут всех на венчание через неделю.

А потом рассказал, что Анна «призналась» ему, мол, Герман ее незаконнорожденный сын. Я даже рот открыла от этой новости и посмотрела на Лидию. Она будто ждала, что я на нее посмотрю. И когда наши взгляды встретились, поняла: «ветер дует» опять с того же самого направления, что и в случае их свадьбы с Осипом. Да и нашей с Евгением.

Венчание Петра и Анны проходило в Троицке. Никто не хотел, чтобы горожане, помнящие о Кларе, испортили наш праздник. Приходилось лавировать между все новыми и новыми обстоятельствами. Но Евгений, как глава города, смог легко оформить документы на развод с Кларой, как с неблагонадежной женой: женщиной, использующей поддельные документы.

Мой муж сам следил за делом, которое вели несколько сыщиков. Мы не останавливали поиск женщины, которая в один миг могла снова возникнуть в нашей жизни.

Нашлась Маруся Шукина через три года, когда у Петра