Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Кто ж не знает!

– На Зеленую Пятницу дед Овсей про них на Тризне пел.

– Вот они и были.

– Да ты что! – в один голос сказали Ефрем с Демкой и переглянулись.

– Это ж былина!

– А вы что думали – былина вам лжет? – Старик почти обиделся. – В ней вся правда истинная. А кто не верил – поверит теперь. Все барсуковские отроки и девки их своими глазами видели, а было их там с полтора десятка. У одного глаза выбиты и руки переломаны, он на себе другого везет – у которого ноги оторваны, тот за его шею держится и куда идти указывает. Так и ходят вдвоем.

– Где ж они повстречали это чудище?

– Сами к ним на игрище явились, к Ясне, где гуляют всегда. Слава богу, из наших там не было никого…

Савва пересказал, что стало известно о том случае. Демкино кольцо не упоминалось: Устинья никому не сказала, каким образом обнаружила истинный облик «сыновей боярских», а остальные в темноте и при всеобщем потрясении не заметили бы и колеса тележного, не то что колечка.

– Остальные-то как… целы? – спросил Демка, не решаясь назвать имя Устиньи.

Его не отпускала холодная жуть: упыри-калеки были рядом с Устиньей, тянули к ней свои мерзкие лапы, пытались увести с собой! Хотелось бежать туда – да что толку теперь, она уже дома. А была бы не дома – тоже поздно кулаками махать. Томила жажда все время держать ее при себе, чтобы никакие чудоёжища к ней и на полверсты не подошли, но как? Для всех – он ей никто. Да и она сама не очень-то ему радуется, хоть и не смогла прямо отказаться от слова.

– Да тоже не слишком, – вздохнул дед Савва. – Лежмя лежат все. Как бы того… еще кто не помер.

Демка не заметил, как распрощался и ушел из кузницы. Все его мысли были в Барсуках. Пойти сейчас, спрашивал он себя, глядя на закатное небо. Проведать… Но идти, показывать, что ему есть особое дело до благополучия Устиньи, Демка не смел: он ведь сам ей сказал, чтобы она пока не считала себя обрученной, да и от дядьки она могла их последнюю встречу скрыть. Повадился, скажет, бегать сюда, честь мою мараешь… Да и чем он ей поможет? Если она хворает – лучше Куприяна никто с бедой не управится.

Не в силах сидеть в избе, слишком взбудораженный, чтобы спать, Демка дотемна бродил над Нивой, глядя, как постепенно гаснут вдали багряные борозды заката. Известие об упырях неизбежно подвело его к мысли: дольше тянуть нельзя. Уже несколько дней как он принес в Сумежье Славонов кладенец, но, спрятав у себя в избе, никому не показал, даже словом не обмолвился. Сперва хотел похвастаться Ефрему – тот поймет, что за сокровище! – да и поможет обработать. Очень страшно было испортить кладенец.

Но, еще пока шел от Вязникова камня в полувысушенной одежде, Демка успел сообразить: если о кладенце станет известно, дело очень осложнится. Кладенец – немалое сокровище, говорят, за такие платят их вес в серебре, если не в золоте. Объявись такой – сразу все спросят, а чей он? Кому принадлежит? Сколько Демка знал, у того Славона потомства не осталось, но могут быть родичи, какой-нибудь двоюродному забору троюродный плетень. Они скажут, это наше. Соберут стариков на судбище, будут доказывать свои права. Но даже если законных наследников у Славона не сыщется, кто же отдаст такое сокровище Демке Бесомыге? Даже Ефрем может сказать, что раз кузница теперь его, то и все, что осталось от прежних кузнецов, тоже его. А того вернее, Трофим-тиун заявит, что раз после Славона, сгинувшего без наследников, кузня отошла боярам Нежатичам и от них была перепродана Дерягиному отцу, Заваре, то и кладенец, последний остаток Славонова наследства, тоже принадлежит Нежане Нездиничу. А где замешана корысть, там прочие доводы бессильны. Не сможет Демка убедить людей, что из кладенца надо сделать орудие против волколака, а не отправить в Новгород. Тянуло похвалиться своей удачей, рассказать, как отбил кладенец у навок и мертвой головы, чтобы все знали, что он за человек… Но как бы потом с пустыми руками не остаться. Победа над волколаком значила много – за ней было и уважение, и право открыто свататься к Устинье, знать, что не менее других достоин такой чести. Словом, проще было никому не говорить.

Обработать кладенец тайно в Ефремовой кузнеце не выйдет: придется оставаться там на ночь, но будет слишком много шума, да и подручные какие-никакие нужны. Тайну не сберечь.

Оставался один выход…

Белая заря застала Демку в полях, уже покрытых густым зеленым ковром, – рожь взошла дружно, – у перекрестка дорог на Лепешки и Песты. Многие слышали о кузнице на росстани, а всякий кузнечный подручный с отрочества запоминал передаваемые из поколение в поколение предания о ней.

– Жару в горн! – собравшись с духом, крикнул Демка в пустые росистые поля.

Перехватило дыхание. Потом потянуло знакомым духом разогретого железа. Демка обернулся: вот она, кузница. Из распахнутой двери валит дым, изнутри доносится звонкий стук.

Стараясь ступать твердо, Демка направился к двери. Сердце обрывалось – даже в семилетнем возрасте, поступив в подручные к угрюмому, заросшему седой бородой Деряге, он не чувствовал себя таким неумелым и робким. А тот, кто внутри – это даже не Деряга. Это все Деряги, Завары и Славоны, сколько их было, есть и будет на свете. Тот самый кузнец, что из волосков кует судьбы и свадьбы…

Хозяин обернулся, едва услышав от порога Демкино «Бог помочь». Совершенно седые борода и усы выдавали почтенный возраст, но карие глаза под черными бровями блестели живо, весь вид рослого, длиннорукого, полноватого кузнеца источал бодрость. По малейшему его движению делалось ясно: время лишь несло и несло ему знания и умения, как послушный данник, но не посмело забрать ни частички его силы.

– Помогай бог и тебе! – отозвался он. – Явился наконец, брат ты мой Демьян! Где ж ты прохлаждался? Я уж который день один тут работаю!

– Я… – заикнулся Демка.

Да разве он прохлаждался? Кто бы его стал кормить задаром? Однако кузнец смотрел так, будто только его и ждал.

– Я, Кузьма, кладенец принес, да не знаю, как с ним управиться. Помоги, сделай милость, чтобы мне не загубить…

– Работы у меня невпроворот! – перебил его хозяин, словно даже пятидесятилетний кладенец был мелочью перед важностью его работы. – Илья покоя не дает,