Неприкасаемые - Дж. Дж. МакЭвой

— Ну, посмотрите сюда, разве это не тот самый Нил Каллахан. Может быть, это моя счастливая ночь.

Что б его. Я вздохнул, прежде чем повернуться, чтобы посмотреть на Арчера Уайта, ведущего репортера гребаного журнала TIME, он же гребаная заноза в моей заднице.

— Чего ты хочешь, Арчер? — Я усмехнулся.

— Пепси.

— Пепси? Ты киска. — Я рассмеялся.

Он вытащил свой мобильный, готовый начать запись.

— Могу я записать эту цитату?

— В чем, черт возьми, твоя проблема? Я не собираюсь баллотироваться в президенты! Кому какое дело до того, что я говорю?

— Народ Соединенных Штатов теряет демократию. Твой тесть баллотируется без какого-либо реального соперника. По сути, он победил, и это без ответов на какие-либо реальные вопросы: права женщин, права геев, глобальное потепление, война, экономические отношения, образование…

— Я понимаю! А теперь пойди спроси сенатора Коулмена, потому что я все еще не понимаю, почему ты ко мне пристаешь.

— Ты его зять, ты был в его предвыборной кампании в течение нескольких месяцев. Ты купил своей жене совершенно новое бриллиантовое колье в тот же день, когда пошли в благотворительную столовую. Ты гребаный принц, и вся твоя семья питается жадностью. Вы когда-нибудь работали хоть день в своей жизни? Все эти деньги, которые вы просто высасываете своими жирными глотками…

Схватив его за шею, я поднял его на ноги.

— Теперь, когда мы оба стоим, скажи это мне в лицо, ты, блядь…

— НИЛ! — крикнула Мина, мой нелюбимый политтехнолог и держатель поводка, схватила меня за руку, делая все возможное, чтобы оттащить меня назад. — Нил, нам нужно идти сейчас. Больше никаких напитков.

Я отпустил его, но этот засранец, похоже, не мог закрыть свой грязный гребаный рот!

— У вас зависимость, мистер Каллахан? — спросил он, потирая шею и поднимая телефон.

Мина оставила на столе пару купюр.

— Раньше журналистов уважали. Они не преследовали граждан, не ждали, пока они оступятся, а затем не тыкали в них пальцем. Вы можете использовать мои слова. Спокойной ночи, мистер Уайт.

Я чувствовал себя ребенком, когда она тащила меня из бара. Ее крошечная рука оливкого оттенка не отпускала мою рубашку, пока мы не пересекли коридор и не вошли в чертов лифт. Конечно, мой номер будет находиться на 67-м этаже.

— Ты что, с ума сошел, блядь? — она зашипела на меня, ее темные глаза горели яростью. — Ты мог убить его.

— Нет, я должен был убить его. Он не имел никакого права так со мной разговаривать. Я гребаный Каллахан!

— Ну и что?

— Ну и что? Быть Каллаханом…

— Быть Каллаханом здесь ни хрена не значит! Речь идет о том, чтобы быть Коулменом, быть президентом. Я понимаю, ты привык ломать пальцы людям, которые просто не так на тебя посмотрят. Но, как я уже говорила, когда вы впервые вступаете на тропу войны, вы должны принять грязь, брошенную в вас, и вы должны принять это смиренно. Мы на финишной прямой. Просто продолжай делать все, что ты делал до сегодняшнего вечера.

— Да, ты имеешь в виду продолжать быть сукой. Спасибо, что напомнила мне, Мина. Я пойду поглажу свой костюм прямо сейчас. — Я вышел на своем этаже.

— Это все, о чем я прошу. — Она покачала головой, когда дверь закрылась, и все, что я мог сделать, это отмахнуться от нее.

Я хотел перевернуть этот чертов мир с ног на голову. Войдя в гостиничный люкс, выдержанный в пастельных тонах и украшенной типичными картинами с цветами, я оказался у мини-бара.

— Тебе не кажется, что с тебя хватит? — Прошептала Оливия, выходя из гостиной в своем красном шелковом халате.

— Я не должен думать, помнишь? Я просто забавный, поддерживающий муж с большим кошельком, — сказал я ей, открывая шампанское, которое недавно доставили.

— Почему это так тяжело для тебя? Я этого не понимаю. Неделями ты был мрачен, как побитая собака!

Конечно, она этого не понимала; она никогда этого не понимала!

— Потому что я гребаная собака, которую выгнали на улицу! Моя семья сослала меня на эту проклятую должность, потому что я не знал своего места.

— Изгнание? Ты в гребаном люксе пятизвездочного отеля! В кои-то веки ты предоставлен самому себе и даже с этим не можешь справиться! Ты взрослый мужчина, Нил. Веди себя как он.

— Заткнись нахуй! Ради любви к Богу, Оливия, заткнись! Это моя ошибка — думать, что ты поймешь это, но ты просто не можешь. Семья — это все! У тебя нет ни братьев, ни сестер, а твои родители ненавидят друг друга. Конечно, ты понятия не имеешь. Ты никогда никому не доверяла, ты зависишь исключительно от себя, и именно поэтому ты умираешь внутри. Ты умираешь от желания получить одобрение и любовь от людей, которым на самом деле насрать на тебя, которые тебя не знают. Но ты предпочитаешь, чтобы все было именно так.

— Ты пьян, я иду спать, пока ты еще больше не испортил наши отношения.

— Ты сама их портишь. — Было все, что я смогла сказать, прежде чем упасть на диван. Я пытался устроиться поудобнее, но, конечно, в великолепном пятизвездочном отеле не нашлось дивана подходящего размера. Я поймал себя на том, что смотрю на люстру, неуверенный, должен ли я пойти к ней или нет. Мне не пришлось долго ждать, прежде чем подушка упала мне на лицо.

— Пошел ты на хуй за то, что я теперь слишком злая, чтобы спать, — огрызнулась она, прежде чем ударить меня по руке.

— Да! Прекрати это.

Она этого не сделала, и я схватил ее за руки, потянув через диван и заставив нас обоих упасть на пол.

— Оливия, Господи, держи себя в руках! — Крикнул я, прижимая ее руки к груди.

— Отвали от меня, ты, сукин сын! Я умираю от желания получить одобрение? А как насчет тебя? Ты умрешь за то, чтобы твой младший