Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

— Какая прелестная история, дорогая. А шкатулка теперь твоя, и ты станешь очень-очень удачливой маленькой девочкой, — констатировала Элен. Однако она не добавила «и я надеюсь, что ты будешь ее беречь», как сделала бы любая другая мать, поскольку прекрасно знала, что Федерика в отношении вещей гораздо более ответственна, чем она сама.

— Я подумал, что мы могли бы на пару недель съездить в Качагуа, — осторожно предложил Рамон, делая вид, что все в порядке и он не заметил изменений в поведении Элен. — Встретили бы Рождество с моими родителями. Они были бы так рады увидеть тебя и детей.

— О, пожалуйста, мама, — восторженно завизжала Федерика. Она обожала гостить у родителей отца. У них был уютный домик с тростниковой крышей и видом на океан. Элен не понравилось, что он позволял себе подобные высказывания в присутствии детей. Вначале им следовало бы обсудить это наедине, но он даже не изволил посоветоваться с ней. А сейчас, если она скажет, что они не смогут поехать, это расстроит их. Проблема состояла в том, что она не могла позволить себе разочаровать их. Хэл следил за ней полными надежды карими глазами.

— Да! Да! — завизжал он, бросая вилку на стол. Он тоже любил поездки к старикам. Они щедро снабжали его мороженым и возили к берегу верхом на пони. Дед читал ему занимательные истории и катал на плечах.

— Ладно, мы поедем в Качагуа, — вяло уступила она. — Рамон, я хотела бы поговорить с тобой после обеда. Пожалуйста, не исчезай снова на пару с Феде. — Она старалась говорить ровным голосом, чтобы не встревожить детей. Мысленно она вполне четко представляла, что именно собирается сказать, но боялась, что ее волнение может отразиться на словах и выдать ее истинное настроение.

— Я буду дома, — ответил он, хмуро глядя на нее. В тональности его голоса прозвучал заключительный аккорд, который не понравился даже ему самому. Женщины всегда стремятся к тому, чтобы расставить все точки над «i», и Элен не была в этом смысле исключением. Она не могла допустить, чтобы события просто шли своим чередом, и наблюдать, что из этого получится. Она должна была сама принимать решения и затем материализовывать их путем озвучивания.

После первого блюда, за которое Рамон выразил дочери свою благодарность, нежно поцеловав ее, она убежала вместе с Лидией, чтобы внести последние штрихи в мереньон де лукума — блюдо, имеющее домашнее название «Добро пожаловать домой». Пока она отсутствовала, Элен и Рамон по большей части обращались не друг к другу, а к Хэлу, который, ощутив, что все внимание сосредоточилось на нем, начал распевать песенку об ослике, выученную совсем недавно. Оба родителя внимательно смотрели на сына, что позволяло им избегать взглядов друг на друга. В конце концов дверь открылась и вошла Федерика, держа в руках белый меренговый торт с водруженной на нем единственной свечой. Хэл вдруг непосредственно запел «Хеппи Бёсдэй», отчего Рамон и Элен невольно рассмеялись. На мгновение напряжение, сжимавшее шею и грудь Элен, исчезло, и она смогла наконец дышать нормально.

Федерика торжественно поставила торт перед отцом и следила за тем, как он задувает свечку. Хэл захлопал своими маленькими ручками и захихикал, когда свеча, будто по волшебству, снова загорелась. Рамон изобразил удивление и вновь подул на нее. Дети рассмеялись уже вместе, уверенные, что отец действительно был сбит с толку неугасимым пламенем. Наконец он опустил пальцы в свой стакан с водой и затем сжал фитиль. Пламя протестующе зашипело и, превратившись в дым, улетучилось.

— Добро пожаловать домой! — громко прочитал он надпись, выполненную неровным детским почерком с помощью коричневой сахарной глазури на белой волнистой кремовой поверхности, напоминающей морскую зыбь. — Спасибо тебе, Феде, — сказал он, обнимая ее и нежно целуя в щеку. Пока он разрезал торт, Федерика оставалась у него на коленях. Хэл потянулся ложкой к торту, подцепил кусок меренги и проворно засунул его в рот, прежде чем кто-либо сумел ему помешать. Элен сделала вид, что ничего не заметила. Она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы использовать остаток энергии, который приберегла для разговора с Рамоном, на отчитывание непослушного сына.

После обеда Федерика неохотно присоединилась к Хэлу, отправившемуся в сад, в то время как ее родители поднялись наверх для разговора. Она гадала, что им так срочно понадобилось обсудить, и обиделась на мать за то, что та лишила ее общества отца. Она принесла шкатулку с собой и, устроившись в тени апельсиновых деревьев, открыла ее, погрузившись в размышления об истории, которую поведал ей отец.

— Можно посмотреть твою шкатулку? — спросил Хэл, усаживаясь рядом с ней.

— Да, если ты будешь осторожен.

— Я буду осторожен, — пообещал он и взял шкатулку в руки. — Вау! — взвизгнул он. — Она очень красивая.

— Да, так и есть. Когда-то она принадлежала принцессе инка.

— А кто такие инка?

— Инка — это народ, который жил в Перу, — ответила она.

— А что случилось с принцессой? — спросил он.

— Разве ты не слышал мой рассказ за столом? — удивилась она, снисходительно улыбаясь.

— Я хочу послушать его еще раз, — попросил он. — Пожалуйста.

— Хорошо, я повторю все сначала, — согласилась старшая сестра. — Но ты должен слушать и помалкивать, или я ничего тебе не расскажу.

— Я буду вести себя тихо, — пообещал он и сонно зевнул. Было очень жарко даже в тени. Тихое жужжание пчел на клумбах и отдаленный рокот прибоя создавали умиротворяющий фон для медлительных часов сиесты^[1]. Федерика обняла Хэла, который утомленно положил голову на ее колени.

— Давным-давно в древнем Перу… — начала она. Хэл закрыл глаза и погрузился в странный, неведомый ему мир.

Рамон последовал за женой наверх. Оба они молчали. Он следил за тем, как она шла по коридору со сгорбленными плечами и опущенной головой. Когда он приблизился к своей комнате, его ноздрей достиг запах лаванды, напомнивший о доме его матери в Качагуа. Как будто почувствовав его мысли, Элен сообщила, что Федерика приготовила для него простыни со свежей лавандой из их сада.

В комнате гулял ветерок, в ней было чисто, пахло апельсинами и розами. Он окинул взглядом место, где стояла постель, которую они делили большую часть из семи лет их двенадцатилетнего брака, но не ощутил своей принадлежности к ней. Несмотря на цветы и прочие усилия Федерики, это была комната его жены, а холодность ее поведения свидетельствовала о том, что его присутствие является здесь нежелательным.

Он бросил на пол свой чемодан и присел на край кровати. Элен подошла к окну и стала смотреть на море.

— Итак, что ты хочешь обсудить? — спросил он, хотя прекрасно знал ответ.

— Нас, — коротко ответила она.

— Что насчет нас?