Foxy. Год лисицы - Анна Михальская

– Ну, пойдем, расскажешь. Будем пить чай, и расскажешь. И про твои планы. Не слишком резко изменились, а? Что случилось?

Они пили чай за круглым дубовым столом, из фарфоровых чашек начала века – самого короткого, Серебряного.

– Так что ты вспомнил? – Алиса уже рассказала о сюрпризе в Текстильщиках как о совершенном пустяке и готова была перейти к главному. К тому, что для нее было главным. И для отца, она знала.

– Вспомнил, когда у себя в Люблино голубей гонял, парней видел из МГУ. Студентов тогдашних. Видел, да, именно видел. Они с нами не якшались. Другая была компания. А я смотрел на них, смотрел… Что-то теперь с ними стало?

– Кто знает, – протянул Саша. – Это по факультетам. Кто с естественных, вот как мои родители, почти все в науке. Кто не спился, не пустил себе пулю в лоб, не помер от сердца, – те в науке. Даже кто уехал. А кто с гуманитарных – там другое.

– Ну, да ладно. Не в этом дело.

– А в чем? – спросила Алиса.

– Я приехал с деньгами. Хотел купить дом. Ну, то есть дом – отдельный. С участком. Поместье. Маленькое поместье. Сначала – в Штатах. А потом понял: только в Москве. Приехал, подумал – вижу, мне нужна квартира. Поместий в Москве мне не надо. Это мне не по деньгам. Но самая лучшая квартира в самом лучшем доме Москвы – годится. Да, только в этом городе, ведь здесь я гонял голубей на окраине – в пыльной, грязной, блатной дыре, в Люблино. Не в Америке же!

– А я уже купила, – не выдержала Алиса. – Только что!

– Ты?! А, ну да, конечно, у тебя гонорары… Почему бы и нет… А где?

– На другой стороне реки, на набережной. Отсюда, из кухонного окна, крышу видно. Хочешь посмотреть?

– А то?

И они пошли в кухню. Джим увидел наконец крышу, и, кажется, ту самую, которую ему показывали.

– Здорово, – сказал он, не отрываясь от вида за окном. Тучи неслись быстро – медленнее, чем в Париже, но все же летели, а не висели над рекой. Темным золотом вечности отсвечивал в последних закатных лучах купол храма. Вся Москва лежала у ног.

– А тут кто живет? Родители?

– Мать здесь жить больше не будет, – ответил Сашка. – Не хочет. Отец – тоже. Они ученые, один в Костромской губернии – по волкам, другая теперь в Звенигороде – по лисицам. А вообще это прадеда квартира. Моего прадедушки. Ну, и прабабушки. Потом – отца с матерью.

Джим молчал. Смотрел вниз, на город.

– А продайте ее мне, – сказал он тихо и напряженно. Видно было, что он не шутит. – Это как раз то, что мне надо. Самый лучший дом Москвы. Царь домов. Знаете, была когда-то такая детская игра – «царь горы»… Я тут себя чувствую выше всех, как на крыше мира. И вокруг – все эти парки… Райский сад.

– И хотели бы – не сможем. – Сашка развел руками.

– То есть?

– А она не наша. Ведомственная. Принадлежит университету.

– Так теперь же все давно приватизировано!

– Только не у нас. Приватизировать, менять, продавать – все запрещено. Можно только жить. Вот так.

– Жить? До каких пор?

– А пока все не помрут. Дальше как будет, не знаю, но пока так. Может, ее завтра отберут, а родителей переселят. Они этого боятся с тех пор, как я себя помню.

– Лет двадцать уже?

– Я себя помню лет с двух. Шестнадцать, значит.

– Так, значит, все это ваше, пока вы живы?

– Ну вроде бы.

– Отец! – сказала наконец Алиса. – А ты думаешь, иначе бывает?

– То есть? – опять не понял Джим.

– Ну, вот ты хочешь дом. Ты думаешь, ты… тебя не станет, а дом будет твой?

– Господи, Алиса! Ведь и… вправду…

– Ну, вот и все. В могилу ведь его не заберешь. Все наше, пока мы живы, а там… Может быть, только воспоминания… Может, твоя душа так и будет вечно жить в том самом доме, который ты выбрал. Но…

Джим отвернулся от окна – рывком. Прошел, не оглядываясь на них, в комнату и снова сел за стол. Опустив голову, смотрел на дубовый стол и молчал.

– Послушай, – сказала Алиса и погладила его по плечу. – Ну, что ты?

– Хотите, я свяжусь с родителями и вы тут будете жить? – спросил Сашка. – Сколько хотите! Вдруг они согласятся? Сдавать они ничего не собираются, вообще об этом не думают. Бог их знает, о чем они вообще думают, мои родители. А я не могу и не буду этим заниматься: вдруг им понадобится переночевать? Или отец захочет вернуться, или мать, или оба сразу? Кто их знает! Или, не дай бог, заболеет кто…

– Нет, парень, – сказал Джим. – Если нельзя в этом доме, то мне ничего не надо. Все. Забудь.

– Ну, вы тут все равно оставайтесь, – сказал Сашка. – Или вы… хотите в Текстильщики?

– Боже избави! Пусть эта Лолита там сама… Как хочет. Если меня не будет, Алиса, ключи пусть отдаст тебе, когда надумает. Если, конечно, вы не соберетесь сдавать тамошние апартаменты.

– Нет, пускай, – сказала Алиса. – Только вряд ли она там одна долго протянет… Без родителей-то… Ведь работать надо. В таком статусе они ей денег на жизнь не дадут, я думаю.

– А, все равно, – сказал Джим. – Вы сейчас собираетесь куда? В магазин там или что? Я подожду.

Продукты были нужны. В доме кончился даже кофе. И Джим остался один. Один – в доме, который нельзя было купить. В доме, который никогда не станет его Домом.

Джим снова подошел к окну в кухне – единственному, из которого была видна вся Москва. Смеркалось, и бусы фонарей засветились вдоль набережных, над мостами и магистралями. Подсвеченные мертвецким сине-зеленым светом, высились башни шести остальных высоток.

Но другие были ему уже не нужны. «Это как с женщиной», – подумал он. У него бывало так с женщинами, но редко. Да нет, не редко. Только однажды. Давным-давно, и – однажды. В этом-то все и дело. Больше так не будет – это он знал наверное. Ту любовь и ту тоску он сумел пережить, но не в эту ли, новую, тоску она превратилась? Не в любовь ли к несуществующему Дому?

«Да, – думал он, смотря вниз, в темную пропасть восьми этажей, – да. Вот так. И что мне теперь с этим делать?»

Он взглянул на рамы. Старые, деревянные, некрашеные, темные, они едва удерживались прогнившими, расшатавшимися шпингалетами. А подоконник был серого мрамора. Вот какой дом.

«Нет, – подумал мужчина и поднял руку – не для того, чтобы взяться за раму и встать на мраморный подоконник. Не для этого – просто чтобы вытереть пот со лба. – Нет! – сказал он себе и стряхнул влагу с руки. – Я еще покручусь!»

Не торопясь, вразвалку, как привык ходить по палубе, он вернулся в комнату, покойно и удобно поместил свое прекрасное мускулистое тело в шаткое профессорское кресло и вынул из кармана мобильник.

Пробежался по адресам и остановился на номере возможного заказчика.