Никогда больше - Шенен Риччи

— Твои часы. Я украл их в тот день, когда ушел.

Глаза моего отца при виде карманных часов расширились вдвое, как будто он увидел привидение из прошлого.

— Прошло много лет…Я думал, что потерял их, — он взял их, словно это был слабый щенок, и даже тогда мой отец не проявил бы такой заботы, как сейчас. — Я конфисковал их у тебя, когда ты был ребенком. Я боялся, что ты их сломаешь.

— Я помню, — это была одна из причин, почему я украл их. Это была самая дорогая вещь для него. Дошло до того, что каждый раз, когда я осмеливался взять их в руки, он давал мне пощечину, и мне приходилось оставаться в подвале, чтобы сдать тесты на сто процентов, иначе я бы не вышел. — Ты сказал, что я никогда их не заслужу.

— Твоя мать подарила мне их тридцать лет назад, чтобы отпраздновать свою беременность.

Я нахмурил брови. Тридцать лет назад. Я тогда ещё не родился.

— Она сказала, что это символизировало грядущие годы счастья, — продолжил рассказ Леон. — У неё был выкидыш. Твой брат, Ахилл, так и не родился. Она никогда не смогла бы смириться с потерей твоего брата — вот почему я сделал всё, что мог, чтобы ты и твой брат не были слабыми. Мы никогда не говорили вам об этом, но эти часы были единственной вещью, которая у нас от него осталась.

Моя челюсть сжалась, и я сжал кулаки. У меня был брат. Ещё один. Вот почему у моего отца было суровое сердце. Для человека, посвятившего свою жизнь спасению человеческих жизней, он не смог спасти того, кого когда — то любил.

— Прости, — я развернулся, готовая сделать шаг прочь от прошлого.

— Оставь часы себе, — отец протянул мне карманные часы, всё ещё стоя ко мне спиной. Как только я схватил их, он продолжил. — Некоторое время назад твоя мать оставила для тебя письмо. Оно в твоей старой комнате. Я не открывал его.

Это был мой последний разговор с ним, и я направился за письмом. Спустившись вниз, я вернулся к матери, которая неподвижно стояла лицом к окну с отсутствующим взглядом. Я опустился на колени рядом с ней.

— Мам, я собираюсь показать тебе твою сирень, и мы поговорим, хорошо?

Она слегка повернула голову на звук моего голоса, и когда её взгляд остановился на мне, её глаза выпучились от паники.

— Помогите!

Я отодвинулся от неё в тот момент, когда она закричала, но она продолжала бороться, её взгляд метался по каждому углу, словно ища выход.

— Отпусти меня! Помогите!

Я ничего не ответил, и Арчи с Леоном подтолкнули меня, чтобы я отошел от неё.

— Приходи позже. У неё приступ паники! — взревел Леон, пытаясь успокоить её, но она всё ещё вырывалась, отвешивая ему пощечины.

— Уходи! — моя мать продолжала кричать, и я не стал настаивать, выбежав из дома.

В тот момент, когда я переступил порог, я прислонился головой к стене и закрыл глаза, не обращая внимания на бешеный стук своего сердца. Я крепче сжал письмо, зажатое в моей руке.

Я пока не мог уйти.

Я спал в своей машине.

Я не мог войти в свой старый дом, особенно когда мой отец свирепо смотрел в мою сторону из окна своей спальни и дважды запирал входную дверь, чтобы я не мог войти. И уйти я не мог, крики моей матери всё ещё преследовали меня. Мой рейс будет поздним вечером, а Эрик уже назначил три встречи по моему приезду из — за разницы в часовых поясах.

Я выглядел дерьмово, и первый луч света, пробившийся сквозь туман, ослепил меня. Я вылез из машины, достал доску для рисования и направился на веранду, где мой отец вывел мою маму на прогулку, где она любила проводить день возле свежесаженной сирени. Издалека он казался почти заботливым и нежным, застегивая на ней халат и готовя её любимый завтрак — завтрак, который она не хотела есть.

— Сегодня она более спокойна, — он застегнул свой шелковый халат; на Леоне были украшенные вышивкой тапочки, которые мы давным — давно подарили ему на день рождения. — Я надеюсь, что после этого ты уйдешь.

— Да, — я проявил ту же холодность, что и он, когда сел за стол напротив своей матери.

Она молчала, глядя на горизонт с очень легкой, почти незаметной улыбкой, вероятно, пребывая в покое. Я разложила свои материалы на столе и положил доску на колено, прежде чем взять уголь и вытащить бумагу для рисования. Я наблюдал, как восход солнца пытается пробиться сквозь ветви деревьев в кадмиево — красном свете и глубоком ганзейском желтом.

— Ты написала мне письмо, но я хотел открыть его рядом с тобой, — сказал я, но она никак не отреагировала. — Я прочту его вслух, хорошо?

— Аврора, — прошептала она, и в её глазах отразился рассвет. Обычно она будила нас с Арчи летним утром, чтобы все мы могли наблюдать за рассветом.

Я начал делать наброски пейзажа вокруг нас, держа по карандашу в каждой руке, чтобы набрасывать быстрее, увековечивая этот момент времени.

— Я знаю женщину по имени Аврора, и она именно такая. Ты полюбила её, когда встретила, как можно было не полюбить?

Моя мать приоткрыла губы и снова закрыла их. Как только пейзаж был набросан, я рассмотрел каждый её ракурс, чтобы перенести доброжелательное выражение лица на свой рисунок. Я не был силен в словах, но я бы позволил ей увидеть то, что видел я. Я бы общался с помощью искусства.

Взгляд моей матери упал на мой рисунок, и её улыбка стала почти настоящей.

— Кто это?

— Это ты, — сказал я, заметив, как прищурились её глаза. — Но подожди, пока не увидишь в цвете.

Я достал тюбики с акварельными красками и под наблюдением Элен составил свою цветовую палитру. Она наблюдала за каждым моим движением, за тем, как я применял цвета, чтобы воспроизвести пейзаж, и смешивал противоположные оттенки, создавая контрасты.

— Ты никогда не видела, как я рисую, — я нарисовал, как её щеки раскраснелись на солнце. — Я так и не нарисовал ни одного рассвета. Я всегда предпочитал ночь, но от неё становилось грустно, — как и Аврора, она была помешана на счастливых концовках и умела видеть красоту в мире, которую не видел я. — Теперь я понимаю. Рассвет — это обещание чего — то